Алан Брант - Назад дороги нет. Часть 2

Эмма подумала о Калебе: – «Он всегда хотел быть фотографом и отказался от своей мечты ради моей, то есть нашей семьи. Он пожертвовал тем, что любит. С деньгами Фанни Калеб может быть свободным, а вот я…». Эмма не знала, что сказать на это. С одной стороны, она видела логику в словах Фанни и этот брак действительно мог решить многие проблемы, но с другой, одного взгляда на Питера было достаточно, чтобы понять, если она согласится, то счастлива уж точно никогда не будет.

Фанни видела, что девушка уже на грани того, чтобы согласиться на её предложение и сейчас мечется между тем, чтобы согласиться сразу или подумать ещё, поэтому женщина продолжила:

– Ты сейчас может здорово помочь своей семье: вытащить Эвана из тюрьмы, поправить финансовое положение, в конце концов, если ты согласишься – мы станем семьёй, и все денежные вопросы касательно содержания вашей семьи возьмём на себя мы, – закончила Фанни и осталась довольна. Она чувствовала, что девушка уже в её руках.

– Зачем вам это нужно? Почему вы так сильно хотите, чтобы именно я стала женой Питера? – предприняла Эмма последнюю попытку добиться от них хоть какого-то объяснения помешательства на ней.

– Ты Кин-Дин, как и я, к тому же Рейчел моя подруга, а я хочу хорошего будущего для её детей. И к тому же Питеру уже пора остепениться.

Такого объяснения Эмме вполне хватило. Питер всё это время молчал и ждал ответа Эммы. Для него сейчас тоже многое решалось, – он наконец-то сможет получить законную часть своего наследства и жить в удовольствие. Верным и любящим мужем он уж точно не собирался быть, как и работать – он хотел вложить деньги в игорный бизнес.

Перед глазами девушки стоял Эван в наручниках, Калеб, который попросту губил себя на стройке, её семья – мать и отец, которые пытаются держаться и последних сил, и не подавать вида, как им тяжело. И под этим натиском девушка сдалась.

– Хорошо, я выйду замуж за Питера, – упавшим голосом произнесла Эмма.

– Вот и отлично, – победно улыбнулась Фанни и потёрла руки, – нам нужно составить договор займа, поэтому сейчас мы поедем к нотариусу.

– Подождите, но я щас' не могу, мне нужно домой рассказать ма о случившемся, чтобы она забрала Эвана из тюрьмы. Мне не позволили его забрать.

– Хорошо, тогда приходи к нам после того, как вы заберёте Эвана. Я пока позвоню в нотариальную контору.

Эмма на подкошенных ногах вышла из их дома. Даже проблемы брата сейчас ушли на второй план, она думала о предстоящем замужестве с содроганием. «Боже, почему это вообще произошло? Неужели я и правда выйду за Питера?» – ей хотелось кричать, топать ногами, кататься по земле, но она не могла себе этого позволить. Поэтому она попыталась взять себя в руки и сосредоточиться на том, как рассказать всё матери, и как сделать так, чтоб она не потревожила отца, по крайней мере, пока. Эмма крутила педали так быстро, что, казалось, он вот-вот отваляться, на улице начался настоящий ливень и все жители решили спрятаться по домам. Девушка ехала по пустынным улицам и плакала в голос, слёзы застилали ей глаза, и она несколько раз чуть ли не упала в грязь. Но, слава богу, всё обошлось, и она благополучно добралась до дома.

Зима 1961

После того как Донован отсидел в застенке, и пока ещё не отправили туда Тео, он следил за ребятами, изучал их, старался подметить всё, что можно и найти их слабые места. Для начала он планировал избавиться от Генри на несколько дней для того, чтобы заняться Ником и Оливером. «Без Чудилы она лёгкая мишень. Убрав Генри на некоторое время, я уж постараюсь подпортить этим говнюкам жизнь. Его изоляция может их здорово подкосить. Только как это сделать?». Случай ему скоро представился. В столовой Донован видел, как Нэнси достаёт фотографию из пианино, и когда она ушла, парень нашёл её, но брать не стал. Он решил выждать и придумать, как отравить жизнь Оливеру и Нику, потому как насчёт брата и сестры у него уже созрел план. Он смекнул, что, если отнести её Киллигану, то у Генри и Нэнси точно будут проблемы, также Донован был достаточно смышлёным, чтобы понять, что брат с сестрой не те, за кого себя выдают.

Помимо фотографии отца Тео и Габби, он заметил, как однажды на прогулке у Ника из куртки выпал синий карандаш, правда, мальчик этого не заметил, он тогда спешил к друзьям, которые собрались на Пятачке́. Мальчик задержался из-за того, что рисовал очередной рисунок, и не мог успокоиться, пока не дорисует – это своего рода был отчёт о недавних событиях, и на уже оконченном рисунке был изображён Оливер, вонзающий в ногу Донована стержень. Это был только один из рисунков цикла «Битва на Пятачке́». Однако Донован, не прекращающий следить за каждым из ребят, заметил и подобрал выпавший карандаш. Цветные карандаши были ещё той редкостью. «У жирдяя должна быть какая-нибудь тетрадь, – догадался парень, – где он делает наброски и рисунки, а может, их даже и несколько. Карандаши он носит с собой, но тетрадь… Если брать её на улицу она отсыреет, скорее всего, она лежит где-то у него в кровати». Он заранее обыскал кровать и куртку мальчика, пока в комнате не было ни души – все были на работах. Сам Донован пока не работал, так как после его пребывания в застенке, и из-за травмы ноги его освободили от обязанностей на неделю. И эту неделю он явно провёл с пользой. В куртке Ника он нашёл карандаши, перевязанные резинкой, а тщательно обследовав кровать, нашёл тетрадь в твёрдой обложке подписанную, как «История жизни Ника Андерсона и его друзей» с рисунками и набросками – это были главные драгоценности мальчика, которыми он дорожил, наверное, больше жизни. В тетради он запечатлевал то, что считал для себя важным.

Ник был словно летописец, который писал историю приюта, его самого и своих друзей при помощи рисунков. Это были и комичные карикатуры на Сэма, мистера Киллигана, где Сэм представал в образе огромного жирного борова с лицом воспитателя, а мистер Киллиган в образе курицы. Он нарисовал, что ему отрубили голову и она покатилась по дороге, а из шеи брызгал фонтан крови. На следующем рисунке тело носилось по двору, а голова, скривившись в гримасе боли и ярости что-то вопила. На бывших командиров также были созданы карикатуры, где Донован отчётливо узнал самого себя, Тома и Шкафа. Эти рисунки были со всякими гнусными подписями типа «эти гондоны получат своё», «чёртовы отморозки – сдохните» или «Том, о наш Бог – поимей нас в задницу» – эта подпись была сделана под рисунком, на котором Шкаф и Донован стояли на коленях перед Томом и поклонялись ему. Пролистывая тетрадь, у парня начали трястись руки, его лицо перекосило от злости, и можно было дать руку на отсечение, что в ту минуту его разум немного помутился, и какая-то неведомая волна сумасшествия накатила на него, что выражалось в его взгляде, словно окутанным поволокой, и источающим убийственный ненормальный отблеск. Пялясь уже несколько минут только на один рисунок, на котором был изображён он и его бывшие друзья, в конечном счёте Донован нервно рассмеялся. Он пролистнул на несколько рисунков обратно и, всматриваясь на карикатуры директора, одна мысль блеснула в его голове – если до этого он хотел уничтожить эту тетрадь и карандаши, например, сжечь их, или порвать, то теперь он желал большего – не просто, чтобы Ника грызла боль из-за потери своей тетради. «Этот жирный урод поплатится , – с ненавистью прошептал Донован. – Я покажу эти карикатуры Киллигану, и, думаю, наказание будет незамедлительным» – парень улыбнулся блаженной улыбкой, предвкушая сладкий вкус мести.