Александр Жалнин - Путешествие в страну И…

– А ваш участковый, – спросил я, – он-то как с вами остался? Вроде бы не из верующих был.

– А вот это уже мои клиенты! Атеистов, материалистов у нас тоже хватает. Мы терпимо относимся ко всем. Ведь это тоже вера, но не в бога, а в природу или во что-нибудь подобное. Этих за грехи вечными муками после смерти не напугаешь. А вот муками при жизни – очень даже возможно. Боятся грешить не менее верующих, дорогой мой!

Он некоторое время шел молча, как бы что-то обдумывая, затем тихо произнес:

– Лешенька-то наш попервоначалу как приехал сюда – грозный был, сердился, кричал что арестует. Народ наш простой – давай его упрашивать, не надо, дескать, оставьте нас ради Христа в покое. Он на меня смотрит победителем: ”Ну что, будем договариваться?” Уже, видать, мечтает народные денежки с собой увезти. “Пойдемте”, говорю – “договариваться”. Пришли ко мне в один кабинетик, сел он в кресло как хозяин. Смотрит – а на стенах разные страшные предметы подвешены. Улыбка–то и сходит с красивых уст. Страх закрадывается в душу, вижу по нему. “А что это вы тут развесили?” – держится еще. “А это чтоб легче договариваться было” – отвечаю. Он хочет встать с кресла-то, а – не может, ноги ватные стали, глаз отвести от этих предметов не в силах. Еще бы не понять – уже очень скоро, при жизни, ему все это добро и послужит! Потом, конечно, начал просить прощения, начал плакать, в угрозы ударился, дескать, как вы смеете. Я-то знал заранее, как далее пойдет. Причем без моей помощи. Так и случилось – я стоял на месте, а он бросился, обнял мои ноги, умоляет, целует. Атеист – одним словом! Верующий так ни за что бы не поступил. Да и не явился бы он, этот верующий, к нам с такими намерениями. Я говорю ему: «Лешенька, золото мое, чего же ты так меня испугался-то, я ж ведь тебе ничего не сделал?» Он голову поднял, слезы еще текут, а сам-то, вижу, уж в себя и приходит. И пришел ведь! Сел в кресло, закурил, "Пойду, говорит, дел полно”. Петр Лаврентьевич сделал паузу:

– Да так никуда и не ушел, золотой мой, у нас и остался!

За его рассказом я не заметил, как мы оказались в незнакомом месте наподобие парка, огороженного решетчатой оградой. Если жилая часть села имела довольно спартанский вид – небольшие похожие друг на друга одноэтажные домики, редкие кустарники и деревья, то здесь картина открывалась иная – большое количество самых разнообразных, порой экзотических, деревьев и кустов, огромное количество клумб и цветов, лужайки, причудливые дорожки и тропинки. Как в сказке. Пройдя в глубь, я увидал… детский сад! Красивое ухоженное двухэтажное здание, повсюду – детские площадки с множеством того, что доставляет малышам радость – домики, песочницы, качели, карусели и много другого. Неподалеку, на краюшке песочницы сидел старик, а вокруг него сгрудилась детвора. Он рассказывал им какую-то увлекательную историю, и они, затаив дыхание, его слушали. Завидя нас, он прервал свой рассказ, что-то шепнул ребятишкам, и они разлетелись как пчелки. Подходя, я обнаружил, что он не такой уж и старый. Седая коротко стриженая борода, ухоженные седые волосы, внимательный взгляд добрых глаз. “Как необычно, что у них имеется такой почтенный воспитатель” – подумал я – и ошибся. Не доходя до него несколько метров, инспектор указал мне на скамеечку чтобы присесть и представил:

– Вот, Вахтанг Константинович, – это и есть наш дорогой гость-путешественник.

После этих слов мой интерес к “воспитателю” резко возрос. Глава хозяйства – а это был именно он – некоторое время молча смотрел на меня, затем спросил:

– Как поживает наш уважаемый Александр Игнатьевич?”

Я не был у директора совхоза Яблоневки и мало что узнал про него, побывав там. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что Вахтанг Константинович знает не только цель моего путешествия и все что происходило со мной, но и то, почему я так спешно покинул такое гостеприимное село. Покачивая головой, медленно, с явным грузинским акцентом проговорил:

– Любовные страдания – не самый лучший советчик и попутчик на пути к истине. Надо тебе, мой дорогой, от них освобождаться – не к лицу мужчине зависеть от юбки.

…При всей серьезности ситуации, в которой я оказался, мой проклятый фельдшер Мозг нашел здесь нечто комическое, что вызвало во мне улыбку. В ответ на удивленный взгляд хозяина этих краев я проговорил:

– Простите ради бога, не видел я ее в юбке, – и показал ему твою фотку, где ты предстаешь наблюдателю в джинсах.

Он стал, не спеша, ее разглядывать. Затем вернул:

– Не забывай, мужчина – это, прежде всего, воин. После сражения – отдыхай с ней, сколько хочешь. Она для этого и создана природой. Но до этого момента – забудь ее совсем, иначе останешься лежать на поле брани.

– Петенька, – обратился он к инспектору, – учитывая миссию нашего дорогого гостя, – показалось, что в его глазах мелькнули искорки, – покажи и расскажи ему все, не скрывая ничего. Ты меня хорошо понял?

Тот закивал головой.

– Идите же, а когда будете уезжать от нас – заглянете ко мне, – и опять подозвал шумную детвору, стал с ними возиться.

…Мы возвращались молча. Инспектор, по-видимому, переваривал слова хозяина, а я задавал себе вопрос: ”Ну почему я тебя люблю? Почему я страдаю без тебя?” И пришел ответ: ”Потому что ты – часть меня”. Мысль об этом захватила, но тут вмешался инспектор, у которого в голове, видимо, тоже прояснилось:

– Так вот, мой дорогой друг, – он сделал паузу, ожидая, когда я вернусь наружу, -… мучили мы его… нашего Лешеньку. Испил он горькую свою чашу до дна, до самой последней капли. Сильно кричал вначале. Боли-то раньше не знал он, а тут… Выходило из него через этот крик все худое. Очищался, значит. Много в нем было всего. А мы и не торопились никуда. Силы восстановит, возвратится к жизни, а мы – опять… Кричит. Не отпускает, видать прежняя жизнь-то. После спокойнее стал становиться, покорнее, что ли. Видения стали ему являться, беседовать с кем-то невидимым взялся. Жизнь свою стал рассказывать этому невидимому. Многое чего мы тогда о нем узнали. Смеяться стал, вспоминает что-то и смеется сам себе. Мы опять же – никуда не торопимся. И вот видим – затих, стал муки молча сносить, помогать нам даже взялся. Советует нам – как лучше сделать. Тут уж мы понемногу освобождать его стали. Выпустили наружу, смотрим – как он? Сидит, мой золотой, глядит на солнышко – улыбается детской улыбкой. Счастливый! Понемногу разговариваем с ним, – а то ведь забыл кто он и что он. Обучаем его новой жизни, новым правилам. Вот так и обновили нашего мальчика…

Меня стала бить дрожь. А еще я вспомнил себя, того который был совсем недавно. Я ведь тоже “обновился” похожим образом, тоже был “лешенькой”, пришедшим за “денежкой”. Вышло из меня нечто “худое”, и сам я вышел из себя и пошел прочь… А куда?