Ашель Поль - Эссе о черном

Однажды я раз и навсегда заприметил для себя, доселе незаметную, кипящую человеческую точку, или, если точнее быть, черту, переступив которую человек решительно убежден в надобности свести концы с жизнью. Мне стало интересно: как это так, что человек ведет праведную или вовсе не праведную жизнь, встает по утрам, видит свое отражение в зеркале, и все вроде бы как по-прежнему, но именно в это утро, в этот день он решает, мол, довольно с него, он достаточно вымучился, выстрадал, пора и меру знать. Я задался вопросом, где эта черта, тот Рубикон, перейдя который я бы мог сказать, что отстрадал свое, сил больше нет, я дошел до ручки, дальше только беспросветная тьма, так что зачем страдать и напрасно потреблять природные ресурсы, когда они могли бы понадобиться куда более нужному, более толковому индивиду, чем я. Что бы могло произойти такого, чтобы выбить меня из колеи? Разврат и абсурдность мира, человеческие пороки, неизменность характера и природная низменность человека? Вовсе нет. Я давно выстроил свой маленький комнатный Баден-Баден, где могу свободно переживать все мировые войны, моровые поветрия, где я могу спокойно играть и проигрывать, ставить свою жизнь на кон, и проиграв, ничего не лишаться взамен, а наутро просыпаться как ни в чем не бывало и встречать день с глупой шутки. Я максимально обезопасил себя от всех мировых человеческих потрясений, сознательно заперевшись в своей темнице, предпочитая информационный голод тому хаосу, что творился за порогом. Телесные судороги, ночные переживания, бессонница и недосыпы стали чужды мне, я намеренно перестал читать новости по ночам, чтобы крепче спалось, а наутро, пробудившись, удивлялся себе, что не умер во сне, а многоядерные бомбы не разнесли мой город, пока я беззаботно располагался в постели… Может это могли бы быть человеческие подлость и беспредел? – спрашивал я себя, сидя в закутке. Я помню субботу, утро, когда узнал про обстрел вокзала в Краматорске. Помню как эта новость взволновала людей, погибли невинный люди. Я на весь день заперся в своей темнице, но, признаться честно, это было далеко не из-за сострадания или траура. На следующий день я снова стоял у окна, потом на балконе, смотрел на мельтешащую суету соседей внизу, вопрошал и удивлялся новому дню, но во всем остальном я почти не удивлялся. Шекспир учил относиться к жизни как к шутке.

Что и говорить, я не страдал и приступами тщеславия. Какие-то порывы к деятельности на миг вспыхивали во мне, дескать, жизнь кипит, должен и я кипеть, и все ради потомков, не ради себя. Но стоило взяться за что-то, так оно не приносило мгновенного результата, ожидало проверку временем, эпохой, критики современников и снисхождения потомков. Так, например, Кафка слег от туберкулеза, так и не узнав, что вписал свое имя в историю. Пушкин мало того, что продавался в 3000 экземпляров при жизни, так под конец ее еще успел и исписаться. Джойс умер в начале второй Мировой в смертельном страхе, что его произведения не переживут конца света… Я утешался, говорил себе: «В великих личностях люди ищут недостатки, чтобы хоть в чем-то поравняться с ними, во всех остальных массах человек пытается найти хоть одно достоинство, чтобы оправдать свое ничтожество».

Я не искал в себе недостатков. Не подозревал в себе и наличие каких-либо достоинств. Я всегда был человеком полумеры. И если дул попутный ветер, я радовался, а если дул встречный – не расстраивался. В конце концов, наступит новый день, и именно он задаст тон всему моему настроению. Так я утешал свое коматозное сознание, когда жизнь доходила до апогея своего абсурда. Очереди, бюрократия, вежливость, обещания, график 5/2, будничная злость, пенсия в 70, заверения по телевизору, тоска по дому и продажность всего и вся – я про вот этот вот абсурд, когда люди действительно выходят в окна, окончательно наглотавшись житейского смрада, да еще и с таким рвением, что не оставляют после себя ни записок, ни слова на стене – только чернильный отпечаток на асфальте. "Да горите вы все в аду со своими заверениями!" – приблизительно так должны звучать их предсмертные крики, хотя еще пять минут назад они сидели за кухонным столом, давились похлебкой, но один лишь неосторожный щелчок в двери, или быть может неудачно услышанный детский смех за окном – и вот про кого-нибудь из них скажет Чехов, дескать, нежилец. И действительно, человек летит в бездну, в пучину, на невидимую сторону Луны, и даже в памяти о нем останется неприятный осадок – самоубийца как никак.

Я не просто так коснулся этой темы. Я почти уверен, во всяком случае, мне бы хотелось верить, что каждому человеку близко это состояние онемения, когда сидишь в колодце своего одиночества и не можешь поверить, что вся эта действительность, все эти события – все в действительности происходит. Бывает, идешь по улице, заметишь курящего человека в пальто и шапке (пошло, но что поделать), он докурит сигарету и бросит под ноги. Пройдет десять минут, двадцать, может час, может стемнеет, так сказать, под вечер, в обратную сторону пойдет уже другой человек, может тоже в пальто, с приподнятым воротником, будет смотреть себе под ноги и заметит этот несчастно брошенный окурок. Будет темно, вокруг безлюдно, так он поднимет этот окурок и положит себе в карман, и пойдет себе дальше как ни в чем не бывало, лишь искоса поглядывая по сторонам. Что движет этим человеком? Зачем он поднял с земли грязный окурок, что лежал забытый уже как несколько часов? Никто про него не вспоминал, про этот окурок несчастный, по нему прошелся не один десяток пар обуви, а теперь он теплится в кармане пальто того чужака на перекрестке. На этот вопрос обязательно попробуют ответить психология, дескать, у человека есть обязательно какая-то травма. Все его действия предопределены какими-то детскими паттернами поведения, и он не смог бы поступить по-другому, нежели он уже поступил. Сюрреалисты бы, например, ответили, что во всем виновато человеческое подсознание, мол, человек мог видеть вещий сон накануне, где обязательно фигурировали сигарета, дым, возможно, сигарета его отца, выкуренная когда-то в детстве. В ход пошли бы дневные сновидения, кадры из фильмов, случайно увиденные картинки в детском фото-альбоме, воспоминания и виды ночных трущоб, и еще не бог весть что, и все в одно только мгновение, когда человек увидел окурок перед собой. Но все это неважно, потому что все это в конечном итоге говорит нам о том, что в человеческой голове случайного прохожего творится полный хаос, неразбериха, будто баловался и малевал ребенок по обоям в своей спальне. По-своему опыту могу судить, что на такого человека, как минимум, посмотрят косо, а то и хуже, потому что как он мог, дескать, поднять грязный окурок с земли? Причем осуждающий может быть уличен в еще большем непотребстве – он мог коллекционировать эти окурки или же наоборот, намеренно их разбрасывать по улице, и прознав про это прохожие, от него отвернулось бы почти все человечество.