Анна Пушкарева - Я ждал тебя…

Пределом мечтаний Антона стал бы кто-то, кто согласился бы просто о нем заботится, не взирая на его отвратительное лицо. Антон всё прекрасно про себя знал и не питал иллюзий на свой счёт. Многие девушки в мечтах рисуют себя сердобольными барышнями, способными полюбить ущербного калеку, но эти мечты слишком уж идеализированы. Когда дело доходит до реальности, весь пыл куда-то улетучивается. Ведь перед ними предстает не просто ущербный калека, а сложный живой человек, не с одной только физической инвалидностью, но и с искалеченной душой.

И потом, это ведь не принц в нищенских одеждах: от него, бывает, плохо пахнет, у него куча испорченных зубов, – да еще и ни гроша за душой впридачу. Одним словом, девушки на такого, как Антон, не смотрели. Да и он, лишенный всяческого опыта общения с ними, понятия не имел, что это за существа, какой нужен к ним подход. Да и мог ли он, одноглазый, с корявой рукой, кому-то действительно понравиться?

Честно сказать, со временем Антон настолько сжился со своим одиночеством, что появление какой-то девушки в его жизни причинило бы ему, наверное, физические страдания. Так бывает: когда очень привыкаешь к чему-нибудь, даже плохому, лишение этого сродни тому, как если бы у тебя вырвали что-то с венами, с мясом.

С этими мыслями Антон шагнул из дождя в дверной проем общего входа. Он не любил им пользоваться, предпочитая запасные входы, тем более что у него были ключи от всех здешних дверей. Антону казалось, что это какая-то привилегия, которая на него не распространяется, – пользоваться парадным входом, – и что своим присутствием здесь он только вызывает всеобщее недовольство.

Антон быстро снял с себя мокрый плащ и стряхнул капли наружу; поспешил закрыть дверь, чтобы не выхолаживать помещение. Иначе директриса будет недовольна. Правила, которые она установила здесь, должны были выполняться неукоснительно, даже если порой они смахивали на режим в исправительной колонии. Ну а что поделаешь, – она ведь старается, чтобы всем было хорошо.

Опять дождь, нескончаемый дождь, – небо уже должно было выплакать себе все глаза! Антон продрог, он переобулся в сухую обувь и повел ноздрями. По длинным коридорам детского дома разносились запахи из столовой. Было только время завтрака, но Антон знал, что на кухне уже начали готовить обед, и повсюду разносился кисловатый запах щей и тушеной капусты. Капуста вообще была излюбленным блюдом в здешнем меню, – сколько Антон помнил себя, он помнил и этот запах. Не очень здорово было завтракать кашей и вдыхать этот невыветриваемый запах обеденной капусты, – но Антон ничего не мог с этим поделать: он приходил позже, когда уже большинство детей поело, чтобы избавить себя от их нападок.

Антон направился к раздаче, в окошке мелькали какие-то силуэты, но, когда он подошел, на месте никого не оказалось. Антон взял два последних куска хлеба; ему хотелось больше, но попросить еще он стеснялся. Ответ он знал наперед: уже все поели, а мы выдали всю норму. Антон чувствовал, что здесь царит какое-то смешливо-пренебрежительное отношение к нему, – и старался лишний раз не привлекать к себе внимания. Знал он и то, кто задавал тон в этом склочном обществе кухарок, и искренне не понимал, за что она его так не любит.

Ее звали Тамара, и отчего-то именно она сейчас появилась в окошке раздачи, состроив на лице выражение великого одолжения. Тяжело вздохнув, она налила ему компота, похоже, нарочно, расплескав его на стенки стакана. Когда Антон получил стакан в свои руки, он был неприятно липкий. Тем временем Тамара взяла большой черпак, наполнила его кашей и стала струечкой переливать ее в миску, предназначавшуюся для Антона. Она делала это методично медленно, как будто испытывая, изводя его этим. При этом женщина не сводила с Антона хитрых глаз, превратившихся в блестящие щелочки. Это были глаза какого-то хищного животного. Антон сглотнул, он мечтал поскорее убраться отсюда.

А она нарочно перестала лить кашу и игриво заглянула в черпак. Там оставалось чуть меньше половины. Антон знал это, – Тамара сама, будто невзначай, позволила ему заглянуть туда. А теперь она пребывала вся в раздумьях, вылить ли кашу до конца или придержать. Она забавлялась с ним, зная, как он голоден, играя на его человеческих потребностях. «Ну давай же, выливай!» – мысленно взмолился Антон. Но не тут-то было: Тамара уже отняла черпак и несла ему миску, в которой не было и порции. Масла в кашу она так и не положила…

Ну вот, старался не наживать себе врагов, а они нажились сами собой. И что он ей такого сделал? Вроде всегда был приветлив, всегда здоровался… Антон никогда никого не обсуждал за спиной, ни на кого не жаловался. Даже сейчас, глядя на свой скудный завтрак, Антон и мысли не допускал пойти накляузничать директрисе. А ведь всё-таки он работал за еду, работал честно, не филонил, не отлынивал, – и тут такое…

Антон заметил, что в последнее время блюда ему стали подавать особенные: то пересоленые, то с лихвой наперчённые, то вообще какие-то крохи, кинутые на тарелку. Первое время он думал, что это для всех так, – всё-таки кухарки здесь работали не ахти какие, не ресторанного пошиба. Но дети, как известно, есть испорченные блюда не стали бы, а они их ели как обычно, носы не воротили и истерик не устраивали. И тогда Антон понял, что кто-то на кухне объявил ему войну.

Он проверил свою догадку. Обычно он приходил позже всех, а однажды взял и пришел неожиданно пораньше, – и в тот день его накормили обычной едой, даже вкусной. Выходило, что кто-то портил именно те остатки, которые доставались ему.

Антон быстро вычислил, что это Тамара, да она и не таилась; единственно, причина такого отношения была Антону непонятна. Чего она добивалась?

Она была лет на десять старше Антона, из тех женщин, которым Бог от рождения многое дал, но которые сами себя обезобразили, разбазарили. Антону, с его наклонностью наблюдать за людьми и анализировать их, Тамара всегда казалась очень несчастным человеком. Про ее личную жизнь Антон ничего не знал, но от него не ускользало, как в свои тридцатом пять лет Тамара собирает вокруг себя толпу почитателей, которые волочатся за ней с ее великодушного одобрения. Странно было все это: они, казалось, были и не против друг друга. Антон смотрел на эту свору, охотившуюся за одной костью, с каким-то неприятным чувством на душе. Возможно, Тамара своим женским чутьем чувствовала его неодобрение, поэтому и решила мстить?

Бог наделил ее красотой, но Тамара не сумела ее сохранить; есть женщины, которые, кажется, делают всё, чтобы стать непривлекательными, хотя изо всех сил стараются на положительный результат. К своим тридцати пяти годам Тамара имела иссушенные кожу и волосы; она всегда очень ярко красила глаза, хотя ей это было ни к чему, – натуральная брюнетка татарских кровей, она вряд ли нуждалась в том, чтобы подчеркивать глубину своего взгляда. На губах – кричащая помада, которую она оставляла повсюду, к чему бы ни прикасались ртом: на окурках сигарет, на стенках стаканов и даже на собственных зубах. Тамара работала у них, в принципе, недолго, но за это время уже успела побывать и брюнеткой, и рыжей, и даже блондинкой. У нее был богатый, густой, толстый волос, который прокрашивался с трудом, – и теперь на ее голове «красовалась» копна какого-то грязно-желтого цвета, собранная наверх под заколку. Волосы некрасиво контрастировали с темным цветом ее густых бровей.