Анна Пушкарева - Кусок мяса

В оформлении использовано фотографическое изображение Ивановой Р.М. (1894-1915) и Михеева Г.Г. (1876-1949).

Редактор О. Карташова

© Анна Пушкарева, 2021

ISBN 978-5-0055-1262-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀г. Ровно, июль, 1916 г.

Несколько раз за время этой операции Машеньке становилось дурно. Странно, а она была уверена, что за два года, пока шла эта проклятая война, ей довелось насмотреться всего и даже к этому попривыкнуть. Но вдруг вернулось то первоначальное чувство, когда она только начинала свой путь в рядах сестёр милосердия, большей частью собирая окровавленные бинты с пола.

Сегодня она отчего-то не могла сосредоточиться и ассистировать, как положено. Конечно, Нил Осипович не будет ей за это выговаривать, но его недоуменный взгляд был для неё больнее всякой критики. Теперь все в ней сжималось в одну точку: все органы, все мысли, все чувства, – порываясь наружу приступом тошноты. Как только Машенька чувствовала, что ее начинает мутить, она принималась блуждать глазами по операционной, – это помогало отвлечься. В операционной не было ничего, кроме старинных часов, отсчитывающих со стены минуту за минутой…

Корпус часов был резной, причудливый, выкрашенный белой краской и залакированный. Надо же, так идёт в цвет халатов, занавесок, пелёнок и бинтов, – как будто для лазарета специально и изготовленный! Но, конечно же нет, никто не хотел ни войны, ни того подозрительного брожения, которое, как писала Машина мама, начинало вызревать уже и по уездам.

На стекле часов пунцовело маленькое засохшее пятнышко крови, – на нем то и дело останавливался взгляд Машеньки. Сказали, что на сегодня эта операция будет последней. В операционной висел тяжёлый и густой запах пота и крови. Сестра то и дело промакивала капли с лица престарелого, убеленного сединами Нила Осиповича, хирурга в маленьких круглых очках. Машенька подумала, как похож он на ее дедушку, такой же аккуратный, спокойный и какой-то абсолютно стоический. Уже сбились со счета, сколько было проведено сегодня операций, сколько ампутировано конечностей, извлечено пуль и зашито ран, а он держится молодцом, только в глазах – невыразимая печаль по тем, которых так и не удалось спасти.

Как бы ей хотелось, чтобы дед сейчас зашёл в эту комнату, и комната превратилась бы в их маленькую гостиную, где в углу стояла мерцавшая золоченными яблоками рождественская ёлка, а с комода на маленькую Машеньку по-доброму смотрел образ Николая Чудотворца. Этот образ в толстом, почерневшем от времени – только кое-где ещё можно было разглядеть следы позолоты, – окладе, был бережно внесён сюда матерью накануне. Мама сказала, что у святого день памяти, а Машенька тогда почему-то решила, что день памяти – это день рождения, – совсем как у неё будет в начале января. И маленькая девочка сказала себе, что необходимо срочно сделать святому подарок. Она сняла с елки самую любимую свою игрушку – звезду, отделанную переливающимся стеклярусом, с премилой и прекудрявой головкой ангела в центре, – и положила её рядом с иконой…

Тогда же дедушка принёс ей целый кулёк сахарных конфет и обещал ещё принести на Рождество. Шел пост, и в доме конфеты изредка разрешали только самым маленьким, но Маша тоже не ела, как взрослые. Вот родится Христос, тогда и будет настоящий праздник.

Маша сглотнула слюну – вот бы этих конфет сейчас сюда, они бы точно помогли справится с тошнотой. Но дедушка уже давно умер, а мамочка далеко… Машенька чуть не расплакалась, ей всегда хотелось плакать, как только она думала о матери…

– Ну, все, – приглушенно заговорил хирург сам с собой. – Сделали, что могли.

И, уже выходя из операционной, добавил:

– Будет чудо, если выживет.

Машенька вздрогнула, услышав такой вердикт, и проводила доктора тревожными, полными боли глазами. Если уж он сделал все, что мог, то здесь уже точно ничем более нельзя помочь. Она это знала. Это был очень хороший хирург.

Нужно было перевязать пациента и перевезти в палату, затем ещё отмыть операционную. Уже перевалило за час ночи. Рядом находилась ещё одна сестра, года на два помладше Машеньки. Она только прибыла в госпиталь и всего на свете боялась: крови, вида ран и испражнений, перевязок, стонов. Она приехала сюда, влекомая мечтой о какой-нибудь романтической истории, которая непременно случается между бойцами и добросердечными сёстрами милосердия. Эта девушка, а звали её Катерина, грезила о любви и трепетно ждала своего часа, вынужденная пока выносить палатные утки и стирать окровавленные бинты.

– Как мы будем его перевязывать? – тихо взмолилась Катерина. – На нем же места живого нет!

Чувствовалось, что она очень устала и прямо валилась с ног.

– Ты же хотела романтики, спасти кого-то от смерти, стать чьим-то ангелом. Действуй! – подбодрила Мария с улыбкой, но без насмешливости. Она все понимала про свою младшую подругу, понимала про все её девичьи мечты и чаяния, – сама еще недавно была такой же. А теперь уже нет, и хоть сердце не остыло, но война как будто прошлась по нему картечью. И Катерина скоро сама поймёт, что на первом месте здесь война, раненые, страдания и боль, а о любви даже и подумать некогда.

Катерина замешкалась. Подметив это, Маша сама потянулась к бинтам:

– Давай тогда ты почистишь инструмент, а я займусь перевязкой.

Хотя на этот раз Машенька и сама не знала, с чего начать, – и только твердила про себя: «Выключить эмоции! И действовать аккуратно, но быстро!» Она отточенными движениями обработала и наложила повязку на торчащую из-под простыни свежую культю, потом аккуратно приподняла с пациента простыню. Не смотреть не получалось, ее глаза вновь и вновь возвращались к распростертому телу, от запаха которого снова замутило. Пахло опалённым мясом, и всякий раз, когда в голову приходила мысль, что это человеческое мясо, воротило с души.

– Бедный, – еле слышно произнесла Катерина одними губами. Она тоже силилась не смотреть на разверстое на операционном столе тело. – А теперь ещё и ногу отрезали…

– У него началась гангрена. Если бы оставили так, он бы уже погиб.

– Нил Осипович сказал, что он и сейчас может не выжить.

– На все воля Божья…

Машенька видела, как в госпиталях умирают от гангрены. Больше всего, конечно, от госпитальной гангрены, возникшей, куда уж тут денешься, вследствие недостаточного обеззараживания рук, медицинских инструментов и перевязочных материалов. И хотя они, сестры милосердия, трудились день и ночь, обрабатывая все фенолом, беспрестанно кипяча и обеззараживая бинты, – этих мер для кого-то все равно оказывалось недостаточно. Люди делали все возможное, повинуясь неистребимой жажде жизни, которая заставляет спасать себя и вдохновляет спасать других, – а Господь Бог делал так, как полезнее для каждой души. Поэтому кто-то из бойцов поправлялся от серьезных ранений, а кто-то угасал от мизерного прокола штыком.