Анна Пушкарева - Кусок мяса

Катерина была уверена, что, как у всех роковых женщин, у Матильды есть какая-то своя роковая тайна. Марии тоже так казалось, но она не докучала подруге расспросами, считая это в высшей степени неприличным. Катерина же нет-нет, да и подмасливалась к Матильде, чтобы та утолила, наконец, снедающее девушку любопытство. Катерина почитала Матильду не меньше, чем за дочь какого-нибудь цыганского барона, сбежавшую из-под родительской опеки за своим любимым.

Матильда только грустно улыбалась в ответ на подобные подозрения.

– Ты почему ещё не в госпитале? – спросила Катерина.

– Уже иду. Отравилась я чем-то, весь день лежала, только недавно поднялась.

– А сейчас как?

– Лучше уже.

Матильда обладала грацией чёрной кошки, но намеренно ломала себя, желая придать своим движениям ненужной грубости. Она взяла свое платье-униформу, сшитую из грубого серого сукна, скинула халат и скорыми движениями начала одеваться. И если платья она носила всегда очень скромные, неброские и бледные, то вот белье у неё было превосходное, сшитое из шёлка и отделанное французским кружевом. Ни у кого из девушек здесь не было такого белья, поэтому, чтобы не вызывать зависти, все эти вещи стирались и сушились подальше от посторонних глаз.

Если покопаться в вещах Матильды, то можно было найти массу любопытнейших предметов: пара дорогих гребней, флакончик французских духов, румяна, коробочка белил, угольная паста для бровей, бигуди, и даже неимоверной красоты павлинье перо для украшения причесок. Ничем этим Матильда никогда не пользовалась, на её лице никогда не было ни грамма косметики.

Зато, если кому-то из тех, кем она дорожила, нужна была помощь, она неизменно вынимала из своего тайника что-то, что можно было выгодно выменять на рынке, – вещицы её были сплошь расхожие. Она не утруждалась поиском покупателей для своих вещичек, – спекулянты уже знали Матильду и налетали на неё, как только она появлялась на рынке.

Девушки в тишине наблюдали за туалетом Матильды, – от неё действительно невозможно было оторвать взгляд. Бездонные чёрные глаза под сводом красиво заломленных бровей, как агаты блестели в оправе из длинных и густых черных ресниц. Точеный нос, резко очерченные скулы, алые губы, чей четкий контур вскружил голову всем раненым в госпитале. Свою густую шевелюру Матильда с большим трудом прятала под белую сестринскую косынку с красным крестом на лбу.

– В тебя невозможно не влюбиться! – с придыханием прошептала Катерина, наблюдая, как Матильда застёгивает свою униформу на все пуговки до самого подбородка.

– Когда все влюблены, тогда никто не любит, – ответила Матильда. Она относилась к Катерине, как к младшей сестренке, а вот Марию почитала за равную себе, хотя была многим старше и той, и другой.

– Завтра воскресный день, – перебила Машенька. – Ты идёшь на службу?

– Да, пойду, – решительно ответила Матильда и, попрощавшись, исчезла в июльской ночи.

– И как это ей не страшно ходить по темноте одной! – поёжилась Катерина. – Я на ночное дежурство стараюсь приходить до наступления темноты. А ей хоть бы что, ну точно, как чёрная кошка! Да такую и обидеть – себе дороже! Знаешь, мне кажется, что у неё под формой спрятан какой-нибудь старинный кинжал! И, могу поспорить, она знает, как с ним обращаться!

– Хватит воображать! – улыбнулась Мария и потушила керосинку, – давай спать, а то сон сбежит!

В Ровно был большой православный храм; был и очень красивый, весь заросший зеленью католический костёл, но Машенька с Матильдой ходили в небольшую церковь, которая была рядом с госпиталем. Так и встречали друг друга, в зависимости от того, чья смена выпадала в ночь с субботы на воскресение – и шли прямиком на службу.

Катенька в храм не ходила, в ней каким-то причудливым образом сочетались пугливость и суеверие с веянием нового времени – атеизмом. Она была уверена, что когда раненому спасают жизнь, это делает хирург, а вовсе никакой не Бог. И это при том, что первый хирург, которому ей посчастливилось ассистировать, – Нил Осипович, – получался, по её логике, человеком весьма отсталых взглядов. В его операционной на окне неизменно стояла икона «Взыскание погибших». Машенька всегда думала, что у этой иконы немного другой смысл, но Нил Осипович настаивал на том, что это именно Богородица вытаскивает людей с того света. Эти скупые реплики были единственным указанием на набожность старого хирурга, – он никогда не говорил о своей вере. Но Машенька чувствовала, что для него это было чем-то самим собой разумеющимся и незыблемым. Она знала, что Нил Осипович, в то время, пока она дезинфицировала ему руки, всегда быстро прочитывает какую-то молитву. А ещё Машенька видела, что, прежде чем взяться за скальпель, Нил Осипович йодом рисует на теле страдающего человека еле заметный крестик…

Матильда была крещена в католичество, но однажды, видя, что Машенька регулярно посещает храм, попросила взять её с собой. Пришла раз, пришла другой, потом стала оставаться на послушания, спросила у священника, как можно покреститься в православие. Он дал ей время все обдумать, а пока Матильда приходила только на половину службы, на которой разрешалось быть иноверцам и некрещёным. А потом выходила во двор и там, ожидая Марию, помогала по хозяйству. Мужчин в Ровно было мало; практически все они были на фронте.

Мария и с Матильдой мало говорили о вере.

– Может быть, тебе что-то рассказать? – предложила однажды Машенька.

– Службу я знаю. А в остальном… сама я, сама… Я все почувствую, стоя там, эти стены мне сами обо всем расскажут, – благодарно ответила Матильда.

В тот день, когда Машенька вышла из храма, Матильда уже поджидала её. Она была слегка помята после ночной смены, и, видя это, послушания ей не дали. Сёстрам милосердия полагались выходные дни, на бумаге, в должностных записках, – война, что поделаешь, – раненых каждый день в их госпиталь доставляют десятками. Бывает, что операции не прекращаются круглые сутки, только медперсонал сменяет друг друга.

Город Ровно находится недалеко от того места, где сейчас идут бои. Их госпиталь – это своего рода перевалочный пункт. Тяжелым раненым оказывают здесь экстренную помощь, оперируют, а долечиваться уже отправляют в тыл. Кого-то, уже неживого, из госпиталя провожают в последний путь.

Лица исчезают порой так же быстро, как появились, заменяются новыми, – Машенька уже привыкла к этому с тех пор, как стала сестрой милосердия, и поняла, что от неё требуются лишь внимание и сострадание, – и никакой привязанности. А вот внимания и сострадания действительно нужно было очень много, каждую минуту. Она научилась расслаблять натянутые нервы и с улыбкой подходить к следующей больничной койке.