Оксана Липчинская - По ту сторону света

– Нет, – услышала я, после чего ее голос осекся, споткнувшись о какой-то хрип в горле. Слова, прорвавшись через мамин плач, наконец-то достигли моего сознания. – Сан Саныч умер.

Вот так, наверное, ощущает себя человек, думающий, что заходит в теплое море, а на самом деле с головой нырнувший в ледяную прорубь. Мир вдруг разделился на две половинки: до и после телефонного звонка, и все мои усилия перейти в новую реальность заканчивались полным поражением, так как мозг категорически отказывался принимать услышанное.

Сан Саныч был мужем (был или есть? Я до сих пор не знаю, какой глагол нужно использовать) нашей очень близкой подруги; крепкий, абсолютно здоровый мужчина, которому буквально неделю назад исполнилось всего шестьдесят три года. Глядя на него, я всегда думала, что на его плечи можно грузить все проблемы этого мира и что такие, как он, живут минимум лет до ста, а дальше уже как Бог даст.

Перед глазами сразу возникло его молодое лицо с вечной искоркой иронии в уголках глаз. Память так четко восстановила его образ, что сознание, начавшее уже было переползать в новую реальность, резко повернуло назад, оказавшись снова во временном промежутке «До». Наверное, оно бы там и осталось, если бы в следующую секунду передо мной не появился образ его жены.

Я со всей остротой, на которую была способна, ощутила ее состояние безысходности и полного отчаяния перед ситуацией, когда ничего нельзя уже изменить.

«Надя! Как она с этим справится?»

Мне показалось, что я шагнула в прорубь второй раз, возможно, более осознанно, чем в первый, но шок при этом был ничуть не меньше. Смерть друга нашей семьи отошла на второй план, уступив место сопереживанию тем, кто остался с этим горем один на один и пытается справиться с ударом судьбы, нанесенным столь неожиданно.

Неумение подобрать нужные слова, в которых, может быть, сейчас они нуждались, рождало чувства бессилия и беспомощности, а вслед за ними и чувство страха перед резкими поворотами судьбы, что в самый последний миг демонстрируют свою крутизну и не оставляют нам возможности проскочить их без потерь.

ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЕ НОЯБРЯ

ДВЕ ТЫСЯЧИ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ГОД

Сегодня на улице целый день идет дождь. Вообще-то, я люблю такую погоду – когда мощные ливневые потоки, с яростью набросившись на землю, терзают ее в желании пропитать своей влагой.

Сила удара капель о землю бывает настолько велика, что, достигнув цели, они разлетаются в разные стороны, образуя потоки воды и создавая тем самым эффект победителя, спустившегося на землю для триумфального танца.

Но сегодня все было иначе. Небо плакало дождем.

Миллионы капель, насыщенные грустью и безысходностью, тихо опускались на землю, как будто не желая нарушать ее вечного покоя.

Резко распахнутая дверь, с силой ударившись о стенку, набатом разорвала тишину. Осколки разбитого стекла с шумом посыпались на пол, заглушив мощные раскаты грома, прокатившиеся по небу как подтверждение его грусти.

Комната наполнилась чьим-то присутствием.

– Какой сегодня хороший день! – вдруг услышала я голос.

Правильнее будет сказать, что я его не услышала, а ощутила в себе, причем не только голос, но и интонацию, с которой он говорил.

И я точно знала, кому он принадлежит.

– Ну да. Дождь идет. Я люблю дождь, – непроизвольно ответила я.

– Цветов у вас как много… Надя любит цветы.

В этот момент мне показалось, что реальность как бы отодвинулась от меня на безопасное расстояние, приглушив звуки дождя и успокоив небо, тем самым обеспечив тишину для лучшего понимания происходящего.

– А ты почему здесь?

– А где я должен быть?

– Сегодня твои похороны.

– А… ну, это не мои похороны. Это они хоронят себя.

Странно, но несмотря на то что наш диалог начался с довольно грустной ноты, голос, возникший внутри меня, звучал достаточно умиротворенно и, я бы даже сказала, чуточку иронично.

– Не поняла?

– Ну, они собрались все, чтоб оплакать начало жизни без меня. Ко мне это никакого отношения не имеет.

– Как так? Но они хоронят ТЕБЯ!

– Нет. Они хоронят СЕБЯ! Хоронят моменты жизни, когда мое физическое присутствие согревало их, создавая ощущение надежности и опоры.

– Создавая ощущение? А ты что, не был для них опорой?

– Конечно же нет. Каждый из моих родных был достаточно силен, чтобы справиться со всем и без меня.

В памяти возник образ Нади. Я попыталась представить невыносимую тяжесть той ноши, которая выпала на ее долю, и чувство отчаяния охватило меня с новой силой.

– А Надя?

– Надя всегда была сильнее меня. Я лишь являлся ее символом. Сейчас все шагнули в другую реальность, и их слезы – это неприятие новых правил игры.

Слово «игра» прозвучало как-то особо громко, вызвав в воспоминаниях слова из арии Германа из оперы «Пиковая дама»: «Что наша жизнь? Игра!».

– Хорошо. А что с твоей реальностью? Она что, совсем не изменилась?

– Нет. Моя реальность продолжает БЫТЬ!

Все происходило само по себе; возникали вопросы, которые я задавала, мысленно обращаясь к Сан Санычу, тут же приходили ответы, а параллельно всплывали отрывки из прочитанных когда-то произведений, звучащие, как комментарии к этому странному диалогу.

В голове пронеслась фраза из известного монолога Гамлета из пьесы Уильяма Шекспира: «Быть или не быть, вот в чем вопрос».

– Как она может продолжать быть, если сегодня ТВОИ похороны?!

– Я тебе еще раз говорю: это ИХ похороны! Я их не заказывал.

– То есть у тебя ничего не изменилось?

– Смотря, что ты подразумеваешь под словом «изменение».

– Если говорить про тебя, то изменение – это полное несоответствие твоего прошлого состояния тому, что мы имеем на данный момент.

– Если ты раздвинешь временные рамки чуточку больше, чем можешь себе представить, и не будешь привязываться к тому, что обо мне знаешь, то поймешь, что мое прошлое состояние не очень отличается от того, что мы с тобой сегодня имеем.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что буквально лет сто сорок тому назад я, так же как и сейчас, наблюдал со стороны очередные похороны моего тела, и тогда, так же как и сейчас, меня это не очень волновало. Так что, как видишь, мало что изменилось.

– Откуда тебе знать, что было сто сорок лет тому назад, если тебе всего шестьдесят три года?

– Ты глубоко ошибаешься. Шестьдесят три года – это продолжительность моего последнего пути, закончившегося буквально три дня тому назад, но это не первая моя жизнь и не последняя, а очередной виток многовекового путешествия.

– Что-то мне не очень в эти путешествия верится.

– Ты не веришь в то, что наша душа рождается вновь?

– Это сказка, которую придумали люди, для того чтоб утешить себя в надежде на жизнь после смерти. Никакого другого рождения у человека нет – родился, прожил и умер. И все. «Ваш путь окончен, тушите свечи, господа».