Кэтрин Вэйн - Гранатовый вкус гвоздики

Подъехало такси. Очень во время.

– Ты приедешь и сразу ляжешь спать, это ясно? Замок у двери сильно не дёргай.

Быстро студент оказался на заднем сиденье, за ним закрылась дверь и от хлопка ею он чуть не подпрыгнул. Неконтролируемая нервозность была рядом круглые сутки. В глазах преподавателя мелькало безразличие, но он уже было с тенью понимания. Может и жалости? Никто так и не узнает. Костя проводил взглядом авто до институтских ворот и сжал переносицу, часто покусывая губы. Пробовал на вкус искреннее сочувствие и поддержку, что не сказал мальчишке.

Толмачёв стоял в чужом подъезде чужого дома. Всё кажется больно знакомым – крутые лестничные пролёты заворачиваются в треугольник, переходящий в квадрат и на сетку лифта закреплёна табличка из прошлого года – «Не работает»; окна уходят в бесконечный потолок, проливая солнечный свет через маленькие стёклышки витража, изображающие одинокий тюльпан. Перед глазами та самая дверь, за которую Никиту никогда не приглашали. Квартира Субботина. Здесь старые ржавые, с позолотой в уголках замки держатся на честном слове, а вместо звонка металлический рычаг с надписью – «Прошу повернуть» . Снаружи квартиры вился призрак позапрошлых веков, а изнутри она заполнялась светом разгильдяйства и слишком лёгкой, современной жизни. В прихожей стояла полупустая бутылка коньяка и блюдце с оливками. По ноздрям бьют запахи морского освежителя воздуха, брендового одеколона и ещё теплится чей-то посторонний, цитрусовый след. И бардак, всюду один сплошной холостяцкий бардак: в раковине кухни давно немытая посуда, на столике в комнате разбросаны тетради, кровать, по ощущениям, не застилалась никогда и на ней валялась одежда Константина. Та, что не уместилась на вешалки у стены – она была вместо отсутствующего шкафа. Чистоплотному Толмачёву стало дурней прежнего. Он поскорее захотел уйти отсюда. Но Костя в приказном порядке сказал остаться. Приказной. Лучше подчиниться.

Ник приподнял голову, стряхивая с чёлки капли дождя. Кремовые стены, белоснежные занавески, напоминающие свадебную вуаль, были против той каменности с какой Костя расхаживал по коридорам университета. Тяжёлые, угрюмые глаза никогда не могли рассказать, – на кухне у Субботина есть кружка в розовый горошек и из неё он пьёт поутру зелёный восточный чай. Всё, что мог Никита теперь узнать в чужом мире – это рубашки и пиджаки, висевшие на вешалках неизменно дорого богато. В школьные годы Никита хотел иметь такого брата как Костя. С лёгкой завистью, будучи мальчишкой, он смотрел на увлечения кораблями в его комнате, накрахмаленые рубашки на спинке кресла и хотел так же стильно повзрослеть, как и он. Всё быстро расстворялось, когда Субботин отчитывал восьмиклассника за любопытство. От неприятной памяти и мокрой, прилипающей ко всему телу одежды парень поёжился. Понять Субботина благоприятным мужчиной было невозможно.

Из противоположного угла на вещички хозяина квартиры смотрело музыкальное устройство. Утром, быстро убегая, кто-то забыл закрыть пластиковой крышкой совсем не старый, а почти новенький виниловый проигрыватель. Перед красными глазами Толмачёва открылся уютный мир из детства – та бабушкина атмосфера, которая царила в его первые годы жизни: в первой съёмной квартире родителей похожий аппарат крутил детскую сказку «Петя и Волк», которую мальчик заучил наизусть. Он опустился на пол перед инструментом, как только любопытство подавило слабость. Под иголкой уже была пластинка и рядом лежала картонка с огромными глянцевыми буквами – «Maroon 5». Задержав дыхание он, взял тонкую, но большую как блюдце пластинку, приподняв поближе к глазам. Диана любила винил. Ей нравилось бегать иногда в краеведческий музей, чтобы посмотреть как экскурсовод ставит в потасканый временем патефон маленький чёрный круг и без электричества льётся шершавая, громкая музыка.

– Когда-нибудь мода на винил вернётся и вместо колонок мы будем включать с тобой пластинки, – говорила мечтательно она.

– Будем, Ди, – прошептал Толмачёв и поставил музыку обратно в устройство, передвинув осторожно иглу на самый край. На начало. Тихо отозвались гитарные аккорды, слегка гнусавый голос и электрические мотивы. Никита обвёл глазами квартиру ещё раз. В школьные годы Костя пел, и, говорят, даже очень неплохо, занимал призовые места на конкурсах, успел поработать в видном ресторане города вокалистом. Но это было тогда, в прошлой, неизведанной жизни. Сейчас его тяжело было назвать меломаном, но откуда-то ведь взялись все эти пластинки на полу. Сонно парень зевнул. Уже не важно. Музыка и серость из окна успокаивали постепенно его внутренний рёв и действовали как таблетка. Первые минуты покоя. На припеве. Первые (за две недели) минуты. Закрыв глаза, в такт мелодии, Никита водил ладонью по ворсинкам ковра, представляя – он в каюте безымяного корабля и его качает на морских волнах. В покое и одиночестве. Главное в покое. Он хотел что-нибудь приготовить на ужин, организм уже тихонько умолял, – «Поешь», – да и умирать от голода было нынче не в моде. «Да, сейчас, немного отдохну и сразу за готовку» – завалившись на диван решил он и, сняв мокрую одежду, слепо бросил её на пол. Голова кружится. Музыка, озноб, тошна и заново в обратном порядке. Передохнуть, на минутку скукожившись на чужом диване. Всегда нужна только минутка, чтобы вернуться в себя.

В белом цвете чистых снов Ник проснулся, когда соседи за стенами ложатся спать. Он потёр большими пальцами глаза, чтобы развидеть в ночном мраке очертания жилища. За тяжёлыми шторами пробивался яркий лунный свет, а вокруг всё было ещё более незнакомо, чем раньше. Руки скомкали плед. Кто-то им укрыл от озноба и под голову положил подушку вместо рюкзака. На свободную вешалку повесил сушиться одежду Толмачёва и долго-долго, вернувшись после работы, Костя смотрел на гостя, чтобы с ним ничего не случилось. В моменте сна он был похож на того мальчика из комиксов, у которого всё хорошо. Такой не выглядит на свой возраст, не совершает героические поступки и всегда начинает паниковать, сходить с ума внезапно.

Никита сел на узеньком диване, осматриваясь по сторонам. Да, точно, вот и проигрыватель уже давным давно молчит. На миг ему стало стыдно за то, что трогал чужие вещи. Костя не избежит возможности отчитать за это. Хреново. Хотя нет, хорошо. Хорошо было, наконец, поспать больше часа, согреться и вместо кошмаров ночи увидеть перед закрытыми глаза белое, чистое пространство.

Сквозь останки сна Толмачёв услышал голос. Он доносился сразу из всех стен. Знакомый, но неизвестный. Слишком человечный.

–… ты не приедешь, значит, больше ко мне. Это твоё последнее решение? Хорошо, я понял… Не оправдывайся, не надо, я уже это слышал от тебя… Ну, нет, я всё понимаю… Расстроился? Нет, чувствовал, что мы идём к этому моменту. К расставанию… – за стеклянной дверцей в районе кухни воцарилась пауза и парень вытянул голову, прислушиваясь к затихающему голосу. – Ты правда хочешь закончить вот так, по телефону?… Давай я приеду к тебе… Понимаю… Привет передавай. Да нет, я шучу конечно… Хорошо. Нет, это я говорю тебе, что мне было хорошо с тобой… Удачи тебе.