Кэтрин Вэйн - Гранатовый вкус гвоздики

Костя снова посмотрел на часы, остановившись взглядом на большой стрелке. Кажется они не идут.

– Ладно, я заеду к нему как освобожусь и тебе напишу. Пойдёт?

Лена подняла голову ещё что-то сказать, но каждое её мелкое движение сопровождал холодный взгляд Субботина. Сказать ему лишнее для неё было неприятным занятием, поэтому девушка только быстро закивала и ушла на лекцию. По тихому коридору каблуки застучали в такт грозе.

Вернувшись в аудиторию, Костя взялся за лекцию, в которую как всегда не укладывался по времени. Он искал в методичке место на котором остановился, но абзац за абзацем плыли перед глазами, а мысли возвращались к остановившимся часам. Бывает, ты откладываешь «на потом» человека, затем не успеваешь, а его уже нет. Ты опоздал. Можно не успеть в аэропорт и кто-то сядет не в то такси, можно не успеть в квартиру и на одиннадцатом этаже открыты настеж окна, а у подъезда скорая, полиция.

– Сука, – процедил сквозь зубы Константи Николаевич и, бросив методичку снова, пошёл к выходу. Он не любил делать резкие, поспешные действия. Всё равно по итогу окажется кругом везде виновным. Таковы его отношения с небесными силами. Но руки скручивало и совесть душила изнутри, когда он представлял как квартиру Толмачёва никто не открывает и на двадцать восьмой звонок никто не отвечает. Надо звонить родителям.

Он шёл по коридору прямиком в деканат, вспоминая как зовут мать Толмачёва. Софья Дмитриевна? Александра Дмитриевна? Алевтина Игоревна? Софья Эдуардовна? Хоть он и давно знал эту семью, слышал как сестра по телефону ласково зовёт её по отчеству, но за последние две недели стал быстро забывать лишние, практически ненужные имена. И всё-таки вспомнил, прибавив шаг на лестнице. "Позовите к телефону Толмачёву Софью Павловну" – оттачивал крепкий голос Костя у себя в уме, не глядя под ноги. Непривычно корпус французского языка был тих, коридоры пустовали без прогульщиков и только вдоль стены кто-то, вымокший до нитки, медленно переставлял ноги и обнимал себя руками.

Из тысячи студентов его никогда не заметишь сразу и на общей фотографии будешь долго искать глазами его глаза. Но вот ещё один шаткий сдвиг вперёд и Субботин поймал взгляд Толмачёва. Равнодушные красные глаза смотрели сквозь мужчину и парень упорно пытался идти дальше. Как будто первый раз это делает – идёт. С волос на щёки его капали холодные дождевые капли, губы с фиолетовым оттенком ловили воздух от которого тошнит круглые сутки. И, смотря в конец коридора, Никита искал что-нибудь за что можно зацепиться. Ухватиться и не упасть. В размытой от слёз фигуре он видел то прекрасное, ради чего раньше просыпался. Длинные пшеничные волосы, чёлка и блеск золота на запястье…

– Дианочка, – выдохнул он и, зажмурившись, стал двигаться уверенней. Только бы не выдать себя жалким. Измученым, больным. Только бы не заплакать. На это снова кто-то скажет, закатив глаза – «Не получилось его вырастить мужчиной». Он вытирал лицо рукавом толстовки и всматривался в силуэт. Быстро огрубели скулы, очертания губ стали чёткими и крепкие руки в запястьях держат манжеты белой рубашки.

Быстро взяв Толмачёва за руку, Костя нащупал тихий пульс. Его слабый взгляд и без того выдавал состояние опустошения. «Ты что, ты как?» – тихонько думал спросить Субботин, но Ник слабо прижался к нему, вцепившись пальцами в рукава рубашки. Он падает, падает, каждый день падает куда-то и всё не может упасть. Хоть на кого-то упереться и снова, без остановки, разрешить себе плакать. Чтоб мать не узнала.

– Не могу так больше. Устал я, больше жить не могу… Никак не могу.

В шёпоте парень захлёбывался воздухом, зажимая рот ладонью, чтобы стены не слышали его всхлип. Костя стоял, опустив руки, и не мог пошевелиться. Он смирно слушал как на груди его кто-то не умолкая хнычит. Эта боль, с промокшей насквозь одеждой, врезалась в руки и тянула вниз, до самого пола, чтобы как можно наглядней показать – как проходять дни без самого близкого.

– Жить, ты понимаешь, не могу я больше. Она везде. Повсюду. Я вижу её. Слышу. Она… Ди… – дрожащими губами Никита вытягивал любимое красивое имя, но снова всхлипывал, сжимая рубашку преподавателя, – Диа… Я… Же… Пытался. Не могу. Не…

– Тише, дыши глубоко. Вдохнул и выдохнул. Медленно, – Костя смотрел поверх макушки. Обнимать он не умел, не чувствовал, что это бывает чем-то полезно людям, поэтому его сочувствие заключалось в тихом голосе. Почти похожим на миллиграмм теплоты.

Ник стиснул зубы и прижал крепко ладонь к спине преподавателя. Всё, сил нет. Он приподнял голову, чтобы видеть глаза смотрящего сверху вниз.

– Прости меня, Кость, ты просто прости, что я такой. Столько проблем создаю. Всё что сейчас со мной это не я. Есть не могу, пить, спать. Она душит меня… Квартира… Стены… Я так больше не могу.

Он обнял Костю покрепче невольно коснувшись губами его шеи. Её шеи. Она была такой же: гладкая, мягкая, без единой лишней линии. И брат, и сестра носят три заветных точки на теле, где хранилась тайна: за ухом, под побородком и на правой ключице.

Костя напрягся. Стало слишком тесно перетягивать состояние слабости на свою сторону. Напряжённая нить внутри вот-вот сорвётся. Он поднял руку над головой Никиты и невесомо провёл ладонью.

– Сейчас поедешь домой. Не к себе. Ко мне, – из кармана он вынул связку ключей и вложил в ладонь Толмачёва, – это удобно. Отказ не принимается. Я вызову такси. Дышишь ровно? Хорошо. Сейчас едешь и ложишься спать. А там… – Костя осмотрелся по сторонам, – …вернусь с работы вечером, мы подумаем, как решить твою проблему.

Ник мотнул головой, ощущая как силы малыми каплями возвращаются к нему.

– У меня лекция по лексикологии…

– Давай конспект, отдам Борисовичу сам, его проверят.

– А техника речи, сегодня мы должны…

– Ты на ходу придумываешь проблемы? – грубо возмутился Константин.– Домой, спать.

Никита слабо кивнул, не найдя силы сопротивляться. Он не заметил как Субботин взял его рюкзак и, сев на корточки, стал выискивать необходимые тетради.

– Я провожу тебя до такси. Через пять минут уже подъедет.

Неспеша они спускались вместе по лестнице. Ник крепко держался за перила, – терял равновесие чаще, чем дышал, но опасался схватится за мужчину. Ему точно будет неприятно. Как всегда.

– Скажи честно, сколько дней ты не спал, – Костя взял студента за запястье у выхода, накинув на его голову капюшон. Нехватало ещё возиться и лечить его сопли.

– Четыре дня, – промямлил студент.

Костя наклонился к нему поближе, заглядывая тёмным, недоверчивым взглядом в лицо.

– А если конкретней, сколько ты не спал?

– Неделю, – ещё тише ответил Толмачёв и задрожал сильнее прежнего. Он никогда не мог вынести того, как убийственно, порой цинично, Субботин смотрит на людей. Выколачивает правду глазами. Парень осторожно вздохнул: – Я перестал считать ещё в сентябре.