Павел Волчик - Четыре месяца темноты

– А ну, отпустил, скотина! Крот!

– Я тебе не Крот. Я Кротов. Илья Кротов.

Он все-таки разжал пальцы, и за мгновение до того, как освободившаяся вражеская рука ударила его в нос, понял, что не победит. В глазах потемнело, от носа к затылку пробежала горячая волна. Дальше он ни о чем не думал и почти не чувствовал боли. Все, что он делал, – это машинально сдерживал удары противника. Иногда до него доносились возбужденные крики парней и отчаянные вопли девочек. Он слышал, как сопит соперник, видел, как в рекреацию вбежала бледная учительница, но их уже было не остановить.

Как боксерский гонг, прозвенел звонок. Кто-то сильный потащил его за шиворот прочь от соперника. Он вывернулся и прямо перед собой увидел лунообразное морщинистое лицо, бронзовую кожу, похожую на слоновью, косые толстые веки, из-под которых глядели два хитрых глаза.

«Монгол!» – узнал мальчик и даже как будто почувствовал в воздухе пряный запах степных трав. Крупная голова на короткой шее словно росла из плеч. Коротко подстриженные седые волосы у старика смотрелись как щетка. У старика? Мальчик вдруг понял, что Монгол легко держит его одной рукой над полом.

– Не надо, парень. Покалечите друг дружке глаз, не увидите красивое дерево. Ухо покалечите – не услышите музыку птицы.

Старик мягко поставил его на землю.

Нос у Ильи горел огнем, верхняя губа треснула. Будто в тумане, мальчик видел, как его обидчика держат старшеклассники и бледная учительница, та, что вбегала в рекреацию, присев на корточки, что-то внушает ему.

Казалось, что на этом все кончится, но в тот же миг Илья повернул голову и увидел свой рюкзак в урне, а рядом сияющего от удовольствия Красавчика. «Почему бы им не отстать? – устало подумал Илья. – Я думал, хотя бы ему наплевать на меня…»

Красавчик был приятелем его врага, он нагло смотрел на Илью и улыбался белозубым ртом. Он уже распустил перед всеми хвост, как павлин. Тот, с кабаньей мордой, хотя бы известный задира. А этому что нужно? Ему и так уже все купили родители…

Ответ он получил очень скоро. Стоило сделать два шага навстречу и протянуть руку к своему рюкзаку, как что-то жесткое, словно древесный корень, ударило его под колено.

Паркетный пол оказался перед самым лицом, и мальчик больно ударился бровью и локтем.

Кто-то поставил ему подножку. Неужели кто-то третий?

Илья обернулся и сразу все понял. Весь этот спектакль задумал его старый знакомый – парень с лошадиной ухмылкой. В предыдущей школе они учились примерно одинаково, а когда их одновременно перевели в новую, Илья существенно повысил свою успеваемость, особенно по математике. Старый знакомый Кротова с явным удовольствием глядел, как мальчик пытается подняться…

«Меня окружили звери, – думал Илья, затравленно озираясь по сторонам, – кабаны, павлины, лошади».

Он слишком хорошо играл в шахматы – одна фигура ничего не может сделать против трех, но обида была так сильна…

Как в бреду Илья, изловчившись, оперся на руки и неистово размахнулся ногой. Краем глаза он успел увидеть словно высеченное из камня лицо Монгола. Кротов промахнулся, и его ступня угодила третьему врагу не в голову, а в живот. Удар получился не таким сильным, как хотелось бы, а поскольку спорт, если не считать шахмат, всегда давался мальчику плохо, – вообще не мог причинить боли. Но лошадиная ухмылка тут же исчезла с лица его старого знакомого: видимо, он не ожидал от Кротова такой прыти. Схватившись за живот, он пошатнулся и молча отошел в сторону.

Илью совсем покинули силы. Он застыл на полу, мучаясь оттого, что замешан в таком низком деле. Ему было обидно и горько. Коренастая фигура старика высилась над ним, лицо его не выражало ни злобы, ни осуждения, лишь глубокую печаль. И это было хуже всего.

Не говоря больше ни слова, Монгол протянул руку. Она была теплой, сухой и морщинистой. Илья поднялся, стараясь не глядеть на лицо старика.

Вокруг все еще кричали и шумели. Начались уроки, и многие, забыв уже о драке, входили в классы. Кротов готов был расплакаться от стыда, но держался, чтобы не дать врагам повода для радости.

Как Илья подошел к дверям класса и как в руке его снова оказался испачканный рюкзак, он не помнил. Заходя вместе с толпой в кабинет, мальчик находился словно в забытьи. Одноклассники, как пингвины, раскачивались перед ним из стороны в сторону.

Скоро все двери закрылись. Некоторое время из классов слышался приглушенный гул, и наконец в рекреации наступила полная тишина.

Молчало и пианино.

Еще одна перемена прошла, а жизнь продолжалась.

Праздничный семейный ужин проходил в суете.

Кирилл Озеров на какое-то время перестал следить за ходом разговора: лишь рассеянно глядел перед собой, воспринимая голоса родных как нестройный хор.

Он видел, как мать все время вскакивает, чтобы дать кому-нибудь салфетку или новый прибор. Как остальные просят ее сесть и успокоиться, заверяя, что все необходимое возьмут сами.

Старшая сестра Кирилла разрывалась между двумя детьми и остывающим ужином. Один, еще грудной младенец, лежал поблизости в люльке. Другой, парнишка примерно четырех лет, беспокойно ерзал на стуле, не желая участвовать в общей трапезе.

Малыши, каждый по-своему, отвоевывали внимание, которого их лишали взрослые, общавшиеся друг с другом. Старший мальчик со скучающим видом стучал ложкой по столешнице, и когда его просили прекратить, слушался, чтобы через минуту снова застучать. Младший время от времени недовольно кряхтел, и если его не брали на руки, оглашал квартиру громким криком. В такие моменты сестра и мать начинали спорить друг с другом, решая, по какой причине ребенок надрывается: может, голоден, а может, нужно сменить подгузник.

Мужчины, сидящие за столом напротив Кирилла, обсуждали что-то свое. Говорил в основном Филипп, старший брат Кирилла, по поводу приезда которого и был устроен праздничный ужин.

Муж сестры Петр был голоден, потому что недавно вернулся с работы. Он молча кивал и слушал Филиппа, гудевшего густым басом. Когда старший мальчик начинал шалить, Петр, не отрываясь от рыбного салата, протягивал руку и клал ему на голову, чтобы успокоить.

Кирилл какое-то время наблюдал за родными и говорил себе, что домашняя суета – это в общем-то хорошо. В конце концов, мать по привычке заботится обо всех – что в этом плохого? И малышей ведь должен кто-то успокаивать… Но все же его огорчало, что общая беседа не клеится и за весь вечер ему не удалось ни с кем завязать разговора.

«Мы просто слишком давно не собирались за одним столом, – думал Кирилл. – Впрочем, все как обычно. И при отце было точно так же. Он редко успевал на общий ужин, а если и успевал, то слишком много молчал, как будто его здесь не было».