Андрей Храбрый - Поколение «все и сразу»

Сломленный темнотой и усталостью я укрываюсь с головой и пытаюсь представить, как сижу рядом с Ларисой в слегка покачивающейся пустой электричке, движущейся куда-то вперед, в неизвестном направлении…

А что с работой… Я ограничился одним сообщением администратору, звонить и тревожить по пустякам – слишком поздно.

– Ну, хорошая ведь комната, правда ведь?

– Правда, – сдержанно выдавливаю я, боясь лишним возмущением задеть тетю. Как-никак, но именно она приложила достаточно сил, чтобы помочь мне обустроиться в мире. Во всяком случае, она делает все, чтобы я свято верил в ее стремление.

В сущности, мы топчемся на одном месте в отвратительной голой комнате, где от обоев лишь местами остались клочки. С уродливо погнутого карниза ниспадают пропитанные пылью шторы. У одной из стен торчит старым верным солдатом шкаф со сломанной дверцей, касающейся нижним углом пола. Светло-зеленые стены с оттенком желтого жалуются на сырость и грязь… В этой комнате два угла, которые очерняют непонятные безобразные пятна, еще больше усугубляющие положение. Неужели плесень?

Рита раскрывает дверцы шкафа – внутри валяется стопка квитанций на оплату коммунальных услуг. Она достает их, закрывает шкаф и хлопает по развалюхе, как полковник по плечу отличившегося солдата:

– Ну, это ты вынесешь сам, ты молодой, сил у тебя еще полно. Пойдем, оглядим кухню, и ванную, и туалет.

На эту унизительную экскурсию, в сущности, мне глубоко наплевать. Что можно ожидать от оставшейся части квартиры, если одна жилая комната пребывает в столь убогом состоянии? По одному коридору можно описать проживающих сейчас и живших до этого: эмигранты и бедняки. В какой-то момент я ловлю себя на мысли, что тетя с таким вниманием для себя осматривает квартиру, чтобы только утолить собственные тайные интересы, сводящиеся к вопросу, в каких условиях будет жить молодой человек, которому она вдруг решилась покровительствовать…

– Ну а кто не жил в коммуналке? – Уверенно и одновременно с гордостью комментирует она, медленно продвигаясь по темному коридору, заросшему грязью. Вдоль стен стоит старая рухлядь, которую и мебелью-то сложно прозвать… – Все так жили, – странно, но из своих сверстников я не знаю ни одного, кому выпала удача гнить в коммуналке. Большинству родственники помогли с покупкой отдельной квартиры. Остальные живут у родителей… – Все проходили через этот этап, и я жила в комнате вместе с мужем…

Она останавливается в центре кухни, крутит головой, потом оборачивается вокруг своей оси. В углу напротив окна примостилась газовая плитка, правее от которой друг к другу примыкает два подобия столиков. У противоположной стены торчит еще два схожих подобия…

– Так, – многозначительно затягивает Рита, – и какой же твой?

Она крутится, пытаясь отыскать истину, а я стою возле стальной раковиной, сплошняком покрытой какими-то ошметками, от вида которых к горлу подступают рвотные массы, и пялюсь в огромное окно, из которого открывается вид на мост, нависающий над железнодорожными рельсами. Автомобили стремительно мчатся вперед, и мне вдруг захотелось вот так же свободно умчаться подальше от этой проклятой квартиры…

– Так, ну какой же…

Тут как нельзя кстати на кухню забегает с разной посудиной в руках несколько темнокожих детишек, и Рита, будто сорвавшись с цепи, сразу же накидывается на несчастных чад, отчего те испуганно замирают.

– Где тут чей стол, детки?

Девочка постарше, явно еще посещающая садик, невнятно пытается, заикаясь, что-то объяснить, тыкая тонким пальчиком наобум… Я не слушаю ни тетю, ни детей с посудой в руках. В груди кожным клещом зудит только одно: убраться из этой дыры к черту.

И зачем она их дергает вопросами, и как ей не мерзко вообще к ним наклоняться, уподобляясь учительнице начальных классов… А ведь эти маленькие люди не могут по-русски связать несколько слов, а она все старается выбить из них хоть что-то…

Рита возится с детьми несколько минут, все время переспрашивая и уточняя одно и то же, и этот абсурд протянулся бы до самого вечера, если бы на кухню не зашла, шаркая изодранными тапочками, женщина средних лет, напоминающая неваляшку. Я прохожусь по ней мимолетным взглядом, почему-то напоминает она мне воспитательницу… Прямые волосы ее покрывает чепчик, нет, это не чепчик, это рваная тряпка грязно-розового цвета. Такого же цвета ее тонкий узорчатый халат, весь засаленный и весь в пятнах.

Эта женщина то ли виновато, то ли испуганно тихо здоровается, после чего тетя переключается на нее. Как выясняется, подобие моего стола примыкает к газовой плите, сплошняком покрытой черными корочками и с прилипшими засохшими кусочками еды.

Когда мы выходим в коридор, нас вдруг окликает та самая женщина:

– У нас с водой проблема, – говорит она на ломанном русском, когда в широко раскрытых глазах ее таится подобие страха, – на кухне горячей нет, а ванне… Одновременно на кухне и в ванне нельзя включать. Мы хотим мастера вызвать, это обойдется тысяч в сорок.

От названной суммы волосы на голове Риты зашевелились в испуге. Сам я стою в стороне и безучастно наблюдаю за происходящим.

– И что вы хотите? – Растягивает Рита.

– Надо чинить. Вы теперь тут жить будете?

– Он будет. Этот молодой человек, – она поспешно берет меня под локоть, как будто я ее йоркширский терьер, купленный ею в качестве безделушки для привлечения внимания.

– Мы всей квартирой хотим оплатить ремонт…

– Хорошо, потом чек покажите, и я заплачу, – не дает закончить мысль тетя.

Будущая моя соседка, кивнув в знак прощания, уползает обратно на кухню с подобием победоносной улыбки.

Вернувшись в комнату, я обращаю внимание на подоконник: сплошные неровности делают его жутким уродом. На таком даже цветочный горшок под наклоном встанет …

В безделье я марширую от одной стены к другой, Рита стоит в центре, сунув руки в карманы и слегка сгорбившись, и думает. Вдруг опомнившись, я с сожалением смотрю на шкаф, как смотрит бывалый командир на запуганного дедами новобранца. В какой-то момент ловлю себя на мысли, что готов утешающе-подбадривающе потрясти деревянное плечо…

– Господи, – испуганно и взволнованно вдруг затягивает тетя, – а как ты жить-то будешь? У тебя деньги-то есть? Хоть какие-нибудь?

Будь в комнате любой предмет – лучше всего подошла бы ваза, – и я запустил бы его в ее старую башку… В гневе я затопал по комнате, до боли сжимая кулаки. Кожа побелела, как будто кровь отлила. Мышцы гудели от напряжения. Паркет скрипел – выдрать бы его со всеми корням, чтобы замолчал навсегда…

– Андрей! – Боязливо вскликивает она, театрально хватаясь за сердце. – Что с тобой?