Ксения Букша - Но человека человек. Три с половиной убийства

Если бы так. Дибок возвращается – и снова хаос в ее душе.

«Не могу понять. Все так искренне, так радостно… Может, ему правда нужно было просто отдохнуть от всего. Это ведь его право».

«Тебе нужно избавляться от эгоцентризма, Ксения. Ты просто единственный ребенок, тебе кажется, что вокруг тебя все должно крутиться. Легче, легче относись к таким вещам!»

Она занимается самовоспитанием:

«Мои недостатки: 1) потребительское отношение к людям; 2) цинизм; 3) расчетливость; 4) неустойчивое настроение – то падаю, то взлетаю; 5) нарциссизм, самолюбование; 6) узость мышления; 7) собственничество».

В начале марта они впервые спят вместе. Это событие помечено в дневнике рисунком: салют с разноцветными звездочками. Подписано: «К+Д, наконец-то, наконец-то! Это была настоящая феерия. Хочу еще. Хочу всегда. Хочу до смерти».

Листаю ее дневник, в котором мне знаком уже каждый завиток, каждая неровность почерка. Странно знакомиться с человеком после его смерти. Еще страннее думать о том, что умерла она уже давно; в каком-то смысле «осталась тогдашней». Мы вот – живем дальше, мы меняемся, остаемся свеженькими и молодыми, а она как будто постарела, поблекла; она не знает ничего из того, что происходит сейчас; ей, встреться мы, пришлось бы многое объяснять с нуля; она как бы оставлена далеко в моем прошлом – правдивы жестокие слова, что мертвый живому не товарищ.

Пересказывать то, что происходило с марта по август, неинтересно. Ксюша снова и снова сломя голову бросается помогать Д., он просит у нее денег еще несколько раз, намекает то на процедуру банкротства, из-за которой у него отнимут все, то на суицид, то на месть товарищей по службе. Он просит, а ей неоткуда взять, она перезанимает, берет какие-то «микрокрокодилы в Займишке» (отвратительная была контора, несказанно порадовался, когда их уничтожили). Она вся в долгах, дневник превращается временами в колонки цифр, нолей, стрелочек – кому, куда, откуда, сколько процентов, «Роме за Дашу Д. и Артема С.»; все это перемежается «жалко, жалко его» и «точно знаю, что он не вернет». Д., судя по ее дневнику, живет в атмосфере сгущающейся паранойи: упоминания слежки, угроз – «твердил, что я не должна быть с ним, чтобы не подвергать себя опасности, но я сказала, что не боюсь». Почерк становится мелким, карабкающимся. В некоторые дни Ксюша просто приводит «сводки короткой строкой»: «бросает трубку», «виделись», «дала деньги», «опять динамо».

Единственное светлое пятно во всем этом – их встреча на Сенеже. Ее Ксюша описала достаточно подробно. Шло то самое жаркое и дымное лето, когда дышать было трудно в прямом смысле слова.

Вот что она пишет:

«Мы залезли в воду по горло. Над водой стелился легкий дымок. Потом сидели в беседке. Немного выпили. Вокруг обычные люди. И Д. перестал эти свои прогоны про „вокруг меня сжимается кольцо“ и прочее. Распростел, обмяк. Стало видно, какой он несчастный на самом деле. И как себя не жалеет. Он страшный человек вообще-то, Ксюша. У него нет тела. Вот ему зимой поставили эти железки, он хромает – и не замечает даже. Ему что он сам, что машина. Он – та романтика, которая раньше была: демон, демон настоящий. Он об этом говорил: я только тогда счастлив, когда вылетаю из тела. Я хотел бы быть в твоем теле, но и там мне не найти настоящего дома. Мне кажется, что в той беседке остался наш настоящий дом, но ее снесут, я не могу там с ним быть».

Осенью Ксюша пытается устроиться на работу, точнее просто наводит справки – где она могла бы поработать. Просит меня устроить ее к себе, чтобы она начала понемногу понимать дела.

«А чего я собственно хочу? А я ничего не хочу. Я уже не знаю, хочу ли чего-то. Я пресыщена, мне ничего не нужно. Вот презирала мажорок – и сама стала как они: внутренняя пустота и темнота. Как будто вынесла из себя все, чем раньше была наполнена. Было что? – не помню, а теперь ничего нет. Не выдержало оно испытания. Было нежным слабым остался один цинизм и»

Ночью на день ее рождения проскользнуло: не оправдала наших ожиданий, бешусь с жиру, у меня все есть, а я ничего не могу; я почувствовал что-то мрачное и жестокое, но не решился внятно определить тогда; а потом, сразу, началось такое, что я обо всем забыл, а когда вспомнил, оказалось уже поздно.

«Прислал мне стихи, сказал, что посвятил их мне. Любовь – это то, что многие не ловят. То, что многие никогда не поймают. Погуглила – конечно, это не его стихи, ходят в интернете. Он думал, что я не проверю? При том что ему известно, как я насчет поэзии. Жалкий человек. Полная пустота. Так, как я его люблю, никто и никогда не любил».

А потом – список слов в столбик, где к каждому существительному приписано красным карандашом спереди: «любимый».

[любимый] подлец

[любимый] жиголо

[любимый] аферист

[любимый] мошенник

[любимый] опричник

[любимый] бандит

[любимый] лжец

[любимый] убийца

Школы здесь не очень, но кто я такой, чтобы судить. В России Луку не смогли бы учить, а тут учат. Может, когда-то я и был недоволен, но сейчас смотрю на вещи по-другому. Филька школу очень любит и дружит с соседкой по парте. Кстати, ее зовут Джульетта, и мы иногда берем ее поиграть к себе.

Когда-то мы придавали школе огромное значение, особенно жена. Она очень серьезно подходила к школьным успехам Ксюши. Придраться там было не к чему, но жена умудрялась, несмотря на это, тревожиться. Любая мелочь вызывала ее переживания. Достаточно ли хороша учительница по русскому? Соответствует ли она высоким стандартам гимназии, о которых заявляет директор?

Год назад случился скандал: выяснилось, что физик в Ксюшиной школе, работавший там со дня основания, спал с ученицами. Одной из пострадавших была одноклассница Ксюши, я ее не помнил, а жена помнила хорошо. Ночью, лежа в постели, в темноте, жена спросила меня:

– Помнишь, как Ксюша писала рефераты?

– Угу, – сказал я, хотя не помнил и не знал, в те годы был занят другим.

– Каждый реферат – тетрадка двенадцать листов. Еще не разрешали печатать, интернета толком не было, все от руки, по старинке. И вот она сидит и пишет… полночь, час ночи. Я шла спать, а у нее еще горела настольная лампа. Почему я относилась к ней так строго?

– Ты ее очень любила, – возразил я. – Никто не знает будущего.

– А надо было без будущего, – сказала жена. – Просто ребенку в полночь надо крепко спать, а не писать рефераты.

– Ты ни при чем. Она любила писать. Любила быть хорошей ученицей. Она писала их не для тебя.

– Не нужно было вообще отправлять ее в школу. Нужно было посадить на колени, расчесывать ее волосы, радоваться каждому ее слову. Нужно было беречь ее. Любить. Она была драгоценностью. Бриллиантом.

– Она была прежде всего человеком, – сказал я. – И у нее была своя жизнь. Короткая. Но была.