Галина Черненко - Витёныш и одноногая нимфа

В этот момент, Витька, осознав, что я не слушаю его рассказы и были, которые слушала в прошлый раз, решил сменить тему. Неожиданно он начал рассказывать про свои мужские подвиги, дурак что ли? Он что не понимает, что даже мне, наивной, про его мужскую суть все понятно. Нет этой сути, от слова совсем. А он разливался соловьем, скольких женщин он очаровал и бросил, скольким подарил надежду и не оправдал, сколько особей женского пола страдают о нем и о его ласках. Я сидела рядом, слушала, и хохотала про себя.

В итоге мне это все надоело. Я развернулась к нему, взглянула на него, и мысленно оценила. Если бы не бухал, наверное бы все функционировало, и тогда можно было рассматривать его как мужчину. А так что? Здоровый, симпатичный, с хорошо поставленной речью, и это все. Для мужчины этого мало. Так в тот момент я думала про себя. А вслух я сказала:"Может быть конечно у тебя и было много женщин, но заявляю тебе с полной уверенностью, что если бы у меня было две ноги, ты бы меня даже в бинокль не увидел. Так что не обольщайся на свой счёт!".

Я зря это сделала. Я увидела, как наливаются кровью его глаза, как меняется выражение его лица, как он резко разворачивается ко мне, и его руки сомкнулись на моей шее. Я лежала на земле, он завалил меня, чтобы душить. Надо мной зависло его большое мускулистое тело, покрасневшие глаза выражали гнев и ярость. А лицо этого мужика выражало готовность покончить со мной прямо здесь.

Наверное, когда Витька кинулся на меня от злости, он думал, что я брошусь умолять его о пощаде. Его руки сцепились на моей тонкой шейке, и я реально понимала, что до моей смерти два вздоха. Но мне в тот момент было так все равно,что я даже не дергалась. Я столько раз эту самую смерть видела в двух шагах, что очередной раз было не страшно. Тем более, не так давно, я пыталась умертвить себя сама, не получилось. А тут сюрприз, меня придушит кто то, а мне просто остаётся тихо лежать и ждать. Я и лежала.

Я конечно сильно его подопустила, признаюсь. Но ведь его никто не звал на берег. Он мне был не интересен потому, что я любила близкое общение с мужчинами, а он мне этого не мог дать. Пусть радуется, что я не рассказала ему, что он просто никчемный мужик, то есть вообще не мужик, это бы было ещё эмоциональнее. Но злости то в данной ситуации и так хватало. Ведь Витька, он по жизни чмо, но тогда я этого не знала. Да если бы и знала, меня бы это не остановило в моих высказывания. Да и вообще, что меня могло остановить после поезда?

Я тихонечко лежала, закрыв глаза, в ожидании своей смерти, я не кричала, не дергалась, не билась в конвульсиях. А Витька сжимал кольцо на моем горле. Но все таки он это делал ни для того, чтобы меня задушить. Ему нужна была моя реакция, а реакции не было. А ещё он прекрасно понимал, что если я умру, то он сядет, и сядет надолго. А садиться он не хотел. Да никто не хочет в тюрьму в тридцать лет. Поэтому я вдруг поняла, что хватка слабеет, я начинаю дышать, и вот уже руки убрали совсем. И опять смерть прошла мимо. Зря надеялась.

Я вздохнула полной грудью, села, почувствовала свое состояние, все нормально. Встала, отряхнулась, взяла свой пиджак и пошла отсюда. Меня слегка покачивало. И это все последствия моего удушения. О чем я думала в тот момент? Ни о чем. Голова была совершенно пустой. Я не оценивала ни то, что со мной случилось, ни то, как я дойду до дому, я просто шла. Мне, наверное, хотелось скорей покинуть этот берег, и оказаться подальше от этого мужчины. Поэтому я с пустой головой, целенаправленно шагала в сторону дома.

Но Витюшка то тоже не деревянный. Он ожидал одного, получилось другое. И его, как я полагаю, в тот момент накрыло чувство вины. А может я и ошибаюсь, это было какое то другое чувство. Но этот недочеловек догнал меня, поднял на руки и понёс. Я не сопротивлялась. Учитывая мою одноногость ехать на руках было лучше, чем идти, и я ехала. Идти было километра полтора. И даже все понимая про здоровье этого мужика, я слабо верила в то, что он донесет меня до дому, все таки вместе с протезом я весила килограммов шестьдесят, да и нести меня было неудобно, но он донёс.

Сейчас то я понимаю, что он просто боялся того, что я напишу заяву, и его подтянут хотя бы на 15 суток. Но у меня такой мысли даже в голове не было, а зря. Он поставил меня у подъезда, и сказал, как волк в мультике:"Ну ты извини, если что". А мне было уже не до него, я была дома, и все неприятности остались на берегу Иркута. Я пошагала через ступеньку к моей любимой собачке, чтобы отдохнуть от общества людей.

Дом, мой милый дом, мне всегда здесь было спокойно и комфортно. Навстречу затопали четыре лапы и мокрый нос. Ничего не оставалось, как пойти прогуляться. В парк я не пошла, а похромала прогуливаться вдоль улицы Пушкина, здесь в те времена, было, как в деревне. Трава по пояс, заросли сирени и черемухи, и посреди этого разбитая дорога с асфальтом тридцатилетней давности, по которой проезжали двадцать машин в день. Ирану нравилось блудить в высокой траве, а мне нравилась близость места выгула, и нам обоим нравилась компания друг друга.

Вернувшись домой я решила рассмотреть последствия своей прогулки на Иркут. Конечно на шее остались и синяки и царапины, и сходить это будет не один день. Но кроме всего прочего у меня было порвано ухо, и из-за этого утеряна серёжка. Серёжка была не простая , а золотая, с натуральным изумрудом, купленная мной ещё при моей двуногой жизни в Тбилиси, на выставке-продаже за 483 рубля, по тем временам, хорошие деньги. В общем, сердце екнуло, было жалко. Но я реально понимала, что сережке кранты.

Мне было мерзко, как будто я провела день на помойке. Поэтому я решила принять наркоз. Мать моя конечно понимала, что у меня проблемы с алкоголем, но это не мешало ей покупать спиртное и оставлять его в холодильнике. Причём покупала она хорошие марочные вина для себя. Иногда на ночь она выпивала пару рюмок. Мне честно говоря это было не понятно, потому что с пары-тройки рюмок, она оставалась трезвой, а с четырёх ей уже было плохо. Вот кому никогда не грозил алкоголизм. Поэтому она до самой смерти не верила, что алкоголизм , это страшное дело.

В холодильнике стоял "Узбекистон", сладкий до приторности, но с градусами. Я взяла бутылку, стакан, и отправилась к телевизору. Как всегда днем показывали научно популярные фильмы. Я выпила стакашек, и старалась погрузиться в сюжет. Алкоголь конечно делал свое дело, но воспоминания прошедшего дня были очень мерзкими, поэтому мои мысли до сих пор находились там, на берегу, где совершенно посторонний мужчина старался лишить меня жизни через удушение. Он был возбужден и зол, но это не давало ему право так себя вести.

Мой папа, царствие ему небесное, был очень интересным человеком. И по поведению, и по реакции на жизнь. Самое матершинное слово, которое я от него слышала, это "сучка". Он не переносил скандалов и истерик, поэтому если мама начинала, а она, наоборот это любила, папа просто уходил из дома. Возвращался он часа через три, когда был уверен, что мама перекипела. А о том, чтобы он меня шлепнул или закричал на меня, не было и речи. Он всегда находил несколько слов, от которых меня накрывал стыд, и я хотела провалится сквозь землю от осознания своего поведения.