Олег Белоусов - Я знавал жизнь таковой…

Бурцев всего один месяц побыл в благоустроенной камере для малолетних подследственных. Он после наступления совершеннолетия первым из друзей был переведён к взрослым преступникам. В течение восьми месяцев до суда и после суда до отправки в колонию Валерий был вынужден нюхать отвратительную вонь прокисших от жары человеческих тел в переполненных тюремных камерах. Люди в летнюю жару потные, грязные и чесоточные (мыли в бане один раз в десять дней) спали из-за недостатка кроватей в три смены. В переполненных камерах дышать было нечем, потому что все курили постоянно. Некоторые подследственные новички теряли сознание от недостатка кислорода. Их ненадолго подтаскивали к безветренному и закрытому металлическими жалюзи окну подышать. В камеру на семьдесят спальных мест загоняли иногда по двести подследственных заключённых. Из всей этой массы людей больных туберкулёзом оказывалось до двадцати процентов, а были среди них и с открытой формой. Много было чесоточных людей, на ногах и руках у которых не заживали коросты, из-за расцарапанных до крови болячек. Все это плохо заживало от высокой влажности и отсутствия свежего воздуха. Некоторых бездомных и опустившихся узников заедали тряпичные вши. В таком помещении с одним туалетом очередь справить нужду и умыться даже ночью не иссякала. На просьбы заключённых открыть для проветривания дверную «кормушку» контролёры отвечали со злорадством: «Не положено». На сетование заключённых о тесноте, об отсутствии места для сна, о влажности пропитанных потом грязных матрасов, надзирающий прокурор с издёвкой отвечал: «В тесноте, да не в обиде!» А когда подследственные начинали от возмущения все разом кричать, что это «правовой беспредел», то проверяющий чиновник (в окружении толпы сопровождающих офицеров в начищенных сапогах и обильно политых резко пахнущим одеколоном) всегда перебивал хор недовольных, выкрикивая громко неприятным фальцетом любимую фразу: «Тихо! Я вас сюда не звал!.. Не попадайтесь!» В этот момент на шее и на лбу у него набухали вены, и его пухлое круглое лицо становилось багровым. Все заключённые немедленно умолкали, словно соглашались с «надзорником» в какой-то мере, но больше потому, что он для примирения давал понять, что сочувствует всем, потому что не запрещает совершать преступления, а понимающе советует не попадаться . Тем самым он говорил, что он вполне «свой» и понимает, что в этой стране почти все преступники, но попадаются не все.

Валерий преодолел все благодаря молодости, но психически за восемь лет он состарился на все пятьдесят. Несомненно, психика его стала ущербной, потому что до сегодняшнего дня (пять лет после освобождения) он мог вспылить из-за любого пустяка и накричать на человека по несерьёзному поводу. Иногда Валерий, не откладывая, легко мог ввязаться в драку с собеседником, неосторожно сказавшего какое-нибудь необдуманное слово.

Бурцев вынес твёрдое убеждение, что тюрьма не лазарет, что она никого не лечит, а только калечит. Особенно страшна и губительна тюрьма русская со времён царей до времён коммунистов тем, что жара и холод по сговору с дьявольской властью, а другой власти эта страна никогда не ведала, делали общее дело – изводили людей со света пыточными условиями содержания. Если в России правители поймут когда-нибудь непонятное для заурядного человека дело, что не только для вдов, сирот, инвалидов и стариков, но и для людей в неволе необходимы человеческие условия, то именно тогда всем остальным людям будет безопаснее и легче в этой стране.

– Почему сегодня очередь перед гаражом? – поинтересовался Вахитов.

– Давай путёвку, я отмечу время твоего заезда и узнаю, из-за чего там затор, – предложил Бурцев. Вахитов достал из-под солнцезащитного козырька путевой лист и передал сменщику. Через несколько минут Валерий вернулся. – Там начальник первой колонны проверяет из ямы «оттяжки» и счётчики у заезжающих машин. Нам бояться нечего: нам хватает «колпачка». Надо убрать его пока из бардачка на время. – Понятные каждому советскому таксисту слова «оттяжка» и «колпачок» означали, что для сокращения порожнего пробега таксисты часто оттягивали тугой резиной трос спидометра из коробки передач автомобиля, если ездили на дальнее расстояние с пассажирами, а обратно – без пассажиров. Именно на обратном пути оттягивался трос и пробега без включённого счётчика не оставалось, а это положительно влияло на планируемые показатели месяца и на заработную плату, потому что талоны на бензин выдавались без учёта. Разумеется, таксисты в Советском Союзе больше рассчитывали не на заработную плату, а на чаевые, которые за месяц в среднем превышали зарплату вчетверо. Однако за плохие показатели по порожнему пробегу могли снять с новой машины, а это бесконечные ремонты и затраты на эти ремонты, по негласному правилу из собственного кармана. Колпачок же надевался на зелёный фонарик в правом верхнем углу перед лобовым стеклом, когда нужно было подвезти в черте города своих людей или сменщика без включённого счётчика.

– Тогда я сейчас заполню показатели и посчитаю деньги, потом сброшу в сейф кошелёк и передам тебе путёвку, а пока ты получаешь свою путёвку, – я успею сполоснуть машинку, – сказал суетливый Вахитов.

Вся эта процедура заняла у напарников чуть меньше часа. Краснощёкий пожилой контрольный механик с косящим правым глазом, которого шофёры почтительно называли «дядя Вася», всегда был чуточку под хмельком и потому весёлый. Он подписал Валерию путевой лист, пожелал много «чаю» и улыбаясь посоветовал сильно не гонять на новой машине. Теперь Валерий ехал за рулём, а Вахитов сидел позади, развалившись на всём пассажирском сиденье. Сейчас его везли домой отдыхать.

– Значит, Витька завтра выходит с «еврейского», а ты – на «длинные», – сказал Вахитов, не спрашивая, а как бы рассуждая вслух, и Валерий утвердительно кивнул головой.

На новых автомобилях всегда работали три водителя по графику: три смены в день по двенадцать часов – один выходной, «еврейский», как называли его таксисты, затем три смены в ночь по двенадцать часов и два выходных или «длинные» и так далее.

– Если будешь брать водку на продажу, то в винном магазине на первом этаже в моём доме очереди нет, и «Русская» по пять тридцать там всегда есть.

– У меня есть дома две бутылки, а больше опасно возить. Можно и не продать, а значит, перед «длинными» выходными опять вынужденная пьянка. Это дело случая: когда и одну не продашь, а когда раз десять за ночь спросят, а у тебя нет ни единой бутылочки.

– Сегодня воскресенье, поэтому верней всего водка уйдёт вся, – не унимался татарин, довольный тем, что закончилась смена, а в кармане осталось пятьдесят рублей с мелочью. Для первой смены и без продажи водки это считалось очень хорошо. Вахитову доставляло удовольствие оставлять свои чаевые в новых купюрах, а в кошелёк с казённой выручкой он клал самые старые, мятые, надорванные или надписанные банкноты. – Да, чуть не забыл! Сейчас таксисты, когда я мыл машину, рассказали, что вчера в первом парке опять порезали ночью таксиста! Слышал?! – спросил Вахитов, хмуря лоб. По его злым и побледневшим губам было видно, что это событие его потрясло более ощутимо, чем новость о гибели какой-то американки.