Владимир Орлов - О чём думают медведи. Роман

Я не был для него источником нескучных головоломок, но почему-то он никогда не оспаривал мои спекуляции и с каким-то удивительным доверием выслушивал потоки моей псевдонаучной ахинеи.

Реакцией на мое появление стала колыхающаяся волна на стеклянной поверхности здания, откуда без физического подтверждения возникла внушительная фигура атлета в невзрачной униформе охранника. По всему было видно, что это недорогая голограмма. Такие проекции иногда снабжали глубоко проработанным интерактивом. Но на этих истуканов давно никто не обращал внимания, и на таком объекте можно было стащить или сломать все, что понравится. Они торчали там как уличные зазывалы в надежде, что хоть кто-нибудь туда заглянет. И смысл установки этих чучел был скорее коммуникативно-исследовательский. Но ни одному человеку не хотелось лишний раз становиться добровольным объектом для социологической вивисекции. Обыватели давно уже воспринимали этот назойливый интерес искусственного интеллекта к себе как худшее наказание.

– Мне не верится, что история с пятнами хоть немного сдвинулась, – сказал Беляев, направляя меня к холлу с лифтами. – Хочу быть первым, кто увидит пятно.

– Ты во всем хочешь быть первым, но это не тот случай, – заметил я по-дружески. – Справедливей будет передать это право старику Коробову за его малоизвестные заслуги.

– Почему ты вдруг вспомнил о нем? – удивился Беляев.

– Экспедиция – единственное место, где я могу от него спрятаться. Старик парализует меня своим присутствием. Одна радость – со своими суставами он не решается на такие прогулки.

– Тем не менее он обожает экспедиции. И с такими нестыковками, как у тебя, он обычно любит разбираться лично.

– Наверное, когда-то раньше так и было, когда ему хватало сил, – предположил я. – Коробов – точно не ученый, чтобы во все это вникать. Но отдаю ему должное: он мутный слизень, каких мало. То ли ревизор, то ли шпион.

– Он представляет в науке разумное начало. Его работа – держать наши новаторские порывы под контролем, – возразил начальник экспедиции.

– Я бы Коробову и коробку испорченных датчиков не доверил.

Двух минут не прошло с нашей встречи, а Беляев уже начал меня злить. Я ведь и сам еще не знал, возможно ли обнаружение пятна или я уже так запутал данные, что и сам не представлял, какие мои подделки настоящие, а какие липовые.

«Пятна» были не такой уж и неправдой. Кажется, я что-то нашел. Теоретически мог найти. Согласно свежей парадигме, они вполне могли существовать.

Беляев и я попали в коридор последнего или предпоследнего этажа здания, откуда открывался парадный вид на покрытые лесом холмы, за которые скоро должно было закатиться солнце, и на внутренний двор Иммунологического центра, который оказался заполнен людьми и техникой.

Я сразу узнал его фигуру: огромный, выдающийся вперед живот, пухленькие ручки, охлопывающие бока по-пингвиньи, походка вразвалку, как у всех заплывших жиром возрастных теоретиков-доктринеров. Мечась между самосвалами и кранами, он пару раз угодил в тупик, пока не нашел путь к просторному въезду.

Я с недоумением посмотрел на Беляева.

– Не хотел портить сюрприз?

– Думал немного поднять тебе настроение перед тем, как мы окажемся в зоне смертельного риска, – подмигнул он.

– Он же не собирается оказаться у пятна раньше нас? – с тревогой спросил я.

– Вот слушай: до твоего прихода я всех участников расставил по позициям, чтобы они в правильном порядке подключались к операции, но ты не поверишь, этот старик ухитрился всех опередить, как только я подал сигнал. Хотя я лично его предупредил, чтобы он не поднимался выше первого этажа. Но если он полезет наверх, я не смогу ему помешать. И я не уверен, что возраст и никудышная форма его остановят.

По узкой стальной лестнице, выкрашенной в грязновато-белый цвет, мы поднялись в зал номер 182. Здесь под пятнадцатиметровым сводом, который представлял собой ребристую решетку, за которой виднелись перекрытия, вентиляционные трубы и электрические кабели, был световой и акустический покой, близкий к идеальному. Зал был оснащен остеклением от пола до потолка по трем сторонам света, сориентированным так, чтобы сюда не попадали лучи полуденного солнца, тремя десятками кадок с деревцами, собранными из тонких переплетающихся стволов, парой мобильных водопадов, когда-то круглосуточно извергавших одну и ту же воду с семиметровой высоты, и такими же легкоперемещаемыми четырехместными скамейками из почерневшего перфорированного алюминия с продавленными полиуретановыми вставками, как в залах ожидания.

Однако каждый раз, когда в соседних огромных залах и переходах между корпусами кто-то начинал переговариваться, отдавать команды, смеяться, вся эта замкнутая пустота начинала содрогаться и звуковой поток с измененным до неузнаваемости содержимым врывался в рекреацию и делал беззащитными и неуместными эти переносные оазисы посреди мертвенного хайтека. Проблема была еще и в том, что эти звуковые атаки шли по нарастающей: двух-трех рабочих с электрическими инструментами на все здание было достаточно, чтобы голоса и механические звуки, сливаясь в крещендо, наносили удары по барабанным перепонкам, будоража и дезориентируя. Вестибюли с такими свойствами архитектору несомненно заказывали сами медики, рассчитывая этим пространством подавить у пациентов малейшее желание постоять за себя.

К счастью, из этого какофонического пространства мы почти сразу по такой же узкой лестнице цвета замызганного лаборантского халата переместились на крышу здания.

Через пять минут Беляев уже стоял, перегнувшись правым боком через перила, в каком-то антикварном мотоциклетном шлеме, в серой кожаной потертой куртке, которые проворно извлек из рюкзака. Ветер лупил его по бокам и голове с такой силой, что его покачивало. А я не отпускал ручку двери, ведущей на крышу. Орать было бесполезно, ветер сразу сносил с открытой площадки любые звуки: и визг несмазанных петель, и человеческие вопли.

Он покачал головой, давая понять, что не может ничего разглядеть под таким углом, и еще сильнее перегнулся через перила, продолжая держать руки в карманах. Я неподвижно следил за его эквилибристикой и мысленно транслировал ему пожелание, чтобы он хотя бы одной рукой ухватился за железную перекладину. Кажется, и до него наконец дошло, как он рискует: Беляев достал из карманов руки, медленно опустился на колени, держась за перила, и двинулся в мою сторону на четвереньках, при этом он пытался мне что-то прокричать.

Я смог его расслышать, только когда он ухватился за ручку тамбурной двери со своей стороны:

– Тебе придется подержать меня за ноги. Там что-то есть, но я не могу из-за ограждения ничего разглядеть.