Ефим Акулов - Как это – видеть тебя каждый день

Для начала задвинуть в самый дальний угол сознания все воспоминания. Сложнее всего было забыть улыбающееся мамино лицо, торчащее из форточки нашей квартиры и кричащее:

– Люлёк, иди обедать!

Стоя на стуле рядом с окном в футболке и трениках, молодая (что сейчас для меня 33? Салага. Правда, родившая троих дочерей и пережившая смерть одной из них), белокурая и зеленоглазая, она звонко пыталась оторвать меня от игры в резиночки с моими дворовыми подружками.

Когда мы вернулись домой после похорон, я больше всего боялась, что вся моя компания во дворе будет «приносить мне соболезнования». Нацепят на себя скорбный вид и будут грустить вместе со мной. А мне всё это было не нужно. Я изо всех сил пыталась склеить обломки своей жизни. Ещё я боялась, что от меня могут отвернуться, – люди не любят горе. Мои подруги не подкачали – подбодрили меня. Я держалась и делала вид, что ничего не произошло.

Так я держалась 20 лет. Плакала иногда по ночам. Они приходили ко мне во сне, но по большей части психика обо мне позаботилась. Я забыла всё детство. И долгие годы знала подробности своей жизни только по рассказам подруг и родственников.

Чья-то смерть выбивала меня из колеи. Вот уж тут я могла дать себе волю. Равно как просмотр фильмов-катастроф. Я всегда забывала, что это не по-настоящему. Что эти люди – актёры. После одного из фильмов я плакала так, что не могла остановиться до утра.

Я боюсь смерти близких. Боюсь и сама уйти с этого пути раньше, чем сделаю всё, что задумала. Боюсь, что жизненные обстоятельства дадут мне испытания вместо созерцания жизни с наслаждением. Боюсь, что моя прекрасная счастливая жизнь разлетится на кусочки одномоментно, и мне придётся вернуться в страдания, которые я переживала много лет. Когда кто-то говорит, что боится смерти, это совсем не то, что было со мной. Ведь каждый день в течение 20 лет, когда я оставалась одна, я думала о ней. Вот представляю, как звоню подруге и слышу разбитый от горя голос её матери и слова «она умерла». Или прихожу на работу утром и узнаю о смерти коллеги. Родить ребёнка или выйти замуж – это самое глупое, что ты можешь совершить в жизни, потому что они не спросят у тебя разрешения умирать, когда придёт их черёд. От тебя ничего не зависит, но твоей долбанутой психике кажется, что, если ты будешь думать об этом, ты хоть как-то подготовишься. Как будто ты знала. Как будто это под контролем. Предполагая все ужасы мира, что могут случиться с нашими близкими, которые вышли из дома и не отвечают на звонки, мы впадаем в истерические состояния. Какая мать не переживает за своего ребёнка? Но есть ли от этого хоть какая-то польза? Для неё или него? Или мать только гробит остатки собственной нервной системы?

Я знаю, что порой по-другому мы просто не можем. Подчинить свои мысли сложно. Кажется, что они, как табун диких косуль, несутся по прерии, и со всех сторон на них нападают то огонь, то гепарды. Но это только кажется. Я почти 20 лет прожила с ежедневными мыслями о том, что, возможно, кто-то скоро умрёт. И этим довела себя до параноидального и депрессивного состояний.

***

Я прожила с ними недолго, всего 12 лет, но мне кажется, именно родители заложили основы моего характера.

Я совсем не помню свою мать в горе, несмотря на то, что она потеряла ребёнка. Именно от неё я взяла нелюбовь ходить на кладбище. Это у нас было как-то не принято. Меня совсем туда не возили. При том, что оно было не так далеко от города. И там были похоронены мамин дед и наша сестра. Ни историй, ни слёз. Горе матери в полном объёме я увидела в глазах моих бабушек. Я всегда сочувствую, когда в какой-то трагедии гибнут дети, но при этом мне хочется сказать:

– А взрослых вам не жалко? Вы думаете, мать, потерявшая 30-летнюю дочь или сына, страдает меньше?

Сама я терять больше не хотела, поэтому, несмотря на то, что я росла в атмосфере любви и заботы, у меня больше не было семьи.

Когда я вспоминаю отца, то испытываю теплоту и гордость. Думаю о жизни, которая могла бы быть. Возможно, я бы с детства учила английский, выросла бы в своём большом доме. Ещё полгода, и мы бы переехали.

Мои родители погибли в прекрасный день, в который ничто не предвещало беды. Тогда я впервые узнала, что мир может развалиться независимо от моих действий. Ни знаков, ни предчувствий.

Сейчас, когда я стала взрослой и мне даже иногда кажется, что я вижу людей насквозь, а событиями меня не удивить, на самом деле ничего не изменилось. Если мир рушится, то заранее предупреждать не станет.

Если люди плохо знают друг друга, они предпочитают защищаться, выстраивая броню вокруг себя. Они не открываются партнёру, потому что велик страх, что тебя не примут, не полюбят, отвергнут, как-то используют. В результате отношения напоминают либо игру «убегаю – догоняй», либо бой по правилам и без.

К 34 годам я научилась жить по-другому. Открыто и прямо говорить о своих желаниях: если мне чего-то хочется – я прошу, если что-то чувствую – заявляю. Но это не значит, что я не испытываю всех страхов, свойственных людям. Просто стараюсь не замечать ссадины и порезы, которые получаю в поисках зрелых отношений, стараюсь не прятаться за бронёй, которая у меня тоже есть (и потолще, чем у других), не вести двойную игру. Однако и это не уменьшает чувства тревоги… Я, как и все, не знаю, что будет, не умею читать чужие мысли и, как все, расстраиваюсь.

То, что я решилась переступить через честь девичью и спросить, какого лешего он меня не хочет, спасло меня от мучительных догадок и непонятных па, которые я могла бы долго выделывать вокруг. А ещё я получила в награду перевернувшийся на моей улице грузовик с пряниками: близость была непохожа на всё, что было раньше. Тогда я поняла, что может быть вот так – и нежно, и страстно, и в атмосфере доверия и уважения. Мне даже не верится, что это я сейчас секс описываю.

И, конечно же, я не могла не захотеть, чтобы он принадлежал мне теперь полностью и безраздельно. Мне казалось, я смогу дать ему радость, нежность, уют. Тем не менее у махровых интровертов на этот счёт всегда своё мнение.

Наши встречи были невероятными, но короткими и строго лимитированными. Егор не оговаривал расписание, но на деле получалось, что чаще раза в неделю мы не встречались. «Я соскучилась по тебе уже, хочу увидеть живьём» или «Ты как? Давай увидимся сегодня?» – самые частые сообщения от меня.

Нет, мы, конечно, переписывались каждый день и вели длинные диалоги, но он мог, не прощаясь, пропасть и появиться только на следующий день. Я была словно ТВ-канал, который смотрели, смотрели, а потом щелчок пульта, и – хоп: ты со всей своей жизнью, со всем, что чувствуешь, вдруг попадаешь в некий вакуум. И вынужденно замираешь до того момента, пока про тебя не вспомнят и не случится «пэньк» по нужной клавише. Чувствовала себя именно так.