Владимир Гвановский - Цветы Тирке

– Ты расскажешь мне, что случилось в Америке?

– Пока известно только, что несколько самолётов врезались днём в здания Всемирного торгового центра, небоскрёбы рухнули. Там паника, кровь, пыль и хаос.

Лиза выглядела совершенно спокойной, но её выдавали красные глаза, а правый глаз ещё и дёргался. Герман обнял девушку, и они стояли какое-то время в коридоре, освещённом только экраном с логотипом CNN. Потом отдал цветы и побрёл в своё общежитие номер 3. Открыл разбитый замок комнаты 520, переоделся, пошёл в душ. Полненькая Оксана с украинского отделения радостно сообщила, что горячая вода только на третьем этаже. Но Оксана явно имела в виду женский душ, в мужском шла холодная. Оглянувшись по сторонам, Герман зашёл в женский – мыться холодной водой в сентябре не хотелось. Кабинка оказалась совсем тёмной, с липкими от грибка стенами, к которым Герман старался не прикасаться. Общежитие филфака населяли в основном девушки, и так как на факультете было очень мало парней, девчонки не особенно стеснялись их: могли идти умываться в легких сорочках, готовить суп на общих кухнях в футболках на голое тело, ждать очереди в душ, прикрывшись коротким полотенцем, поэтому парень в женском душе вряд ли напугал бы их. Вернувшись в комнату, Герман включил электроплитку и сварил овсяную кашу, добавив в неё курагу и изюм, поужинал, потом поставил аудиокассету Led Zeppelin «Houses Of The Holy», сел на подоконник и закурил. Из окна пятого этажа были видны платаны, на ветках которых красовались разные студенческие вещи, выброшенные из комнат – трусики, шапки, кроссовки. Герман вдруг вспомнил чей-то рассказ, что в неблагополучных районах Бруклина кроссовки на дереве обозначают территорию наркодилера. Интересно, что бы сказали темнокожие ребята, увидев под общежитием сады из кроссовок и нижнего белья. За деревьями стоял одинокий фонарь, от которого тянулся провод к «комку» – шестигранному ржавому киоску, торговавшему «Мивиной», чаем в пачках, сигаретами, жвачкой и презервативами Wild Cat. За фонарём – пустырь и хрущёвка, населённая равнодушными жильцами, привыкшими к ночным крикам и песням студентов. Над домом нависали чёрная громадина холма и здание недостроенного многоэтажного завода. Сосед Германа был категорически против курения в комнате, но уехал на неделю в Киев, и соблазн выкурить сигарету под тягучую «The Rain Song» восторжествовал над обещанием дымить исключительно в коридоре или на кухне. Герман затягивался и представлял под деревьями осенней университетской аллеи Сашу, идущую навстречу в вязаной полосатой кофте с продолговатыми деревянными пуговицами, и неожиданно – фразу из романа Чейза: «Девушка в кофточке, а под кофточкой – упругие мячики». Он думал о том, что этим вечером весь мир оплакивает погибших под руинами людей, которые уже никогда не споют, не полюбят, не наденут перед зеркалом новую одежду, не поцелуют детей, не уснут сладко в постели. Герману покрывается потом при мысли об ужасной смерти несчастных, но всё равно снова и снова представляет себе мячики под вязаной кофточкой, которые ему не суждено ласкать.

Начался дождь – тихий, по-осеннему задушевный, шепчущий: «Сегодня ты напьёшься». Завод на холме скрылся в тумане, исчезла хрущёвка. Одинокий фонарь стоял часовым до конца, но всё равно превратился в мутное оранжевое пятно, поплыл и сгинул. Парень нервно выбросил окурок, закрыл окно и решил приготовить кофе. В комнате, освещённой люстрой без абажура, стояли две железные панцирные кровати и письменный стол, заваленный тетрадями, учебниками и кассетами. Облезлый шкаф отгораживал зону кухни. На стене висела афиша концерта ДДТ «Мир номер ноль»: Герман выпросил её в киоске после севастопольского концерта любимой группы. На кухонном столе, покрытом засаленной клеёнкой, виднелась пластиковая бутылка из-под виски Red Label, в которой друзья смешивали содержимое «красной шапочки» с водой перед ужином. Рядом лежала отвратительно оформленная пиратская кассета «Крылья» группы Nautilus Pompilius: на обложке белый орёл невозмутимо летел по оранжевому небу.

Наконец, чайник закипел и по комнате поплыл аромат кофе «Жокей». Герман всегда заваривал кофе прямо в чашке и очень любил на замечание, что так поступают только халтурщики и лентяи, отвечать, что это способ «по-польски». Вдруг в дверь робко постучали. На пороге в тёмно-зелёном пальто стояла Саша, её мокрые волосы блестели.

– Привет, мой друг. Я днём приехала домой, а там по телеку показывают весь этот ад. И подумала, что для бедняг всё закончилось, а мы живы. Ты меня так любишь, страдаешь, вот уже всю комнату прокурил, а я изображаю из себя Снежную королеву. Решила вернуться. Я ещё очень переживала за Лизу, но её сестра позвонила из Нью-Йорка, всё хорошо. Остался ты. Вахтёрша куда-то отошла, поэтому я проскользнула, не оставив свой студенческий, и собираюсь сегодня ночевать у тебя!

Наклонилась к Герману, коротко поцеловала его в губы, и парень почувствовал знакомый манящий запах духов.

– Сашенька, сними же пальто и пойдём курить!

– Подожди. Я решила, что хочу прийти к тебе эффектно, и пришла… В сапожках только и пальто на голое тело. Правда, уже у тебя в комнате поняла, что чувствую себя очень глупо и сейчас не могу просто так снять это пальто. Дай мне, пожалуйста, что-нибудь из одежды и отвернись!

У Германа поплыло перед глазами, как будто он выпил залпом стакан водки. Он закрыл входную дверь на ключ, подошёл к шкафу и вытащил из него растянутый вязаный свитер, любимую чёрную футболку с портретом Шевчука и шерстяные носки, отдал Саше и услышал сладкие шорохи: как она сбрасывает пальто, одевается. На полке, наспех сколоченной из грубых досок, за учебниками была заначка – пачка удлинённых сигарет Lucky Strike, легендарная «сотка». Герман потянулся за ними, и в этот момент Саша прижалась к нему сзади, положила руки на грудь и уткнулась подбородком в его плечо.

– Милая, у меня для тебя кое-что есть, – сказал парень дрогнувшим голосом.

– Показывай, – Саша заглянула в его глаза, и Герман смутился, – только, пожалуйста, не называй меня так пошло, как будто мы двадцать лет в браке. Я тебя поцеловала только один раз, а уже чувствую себя обязанной быть твоей женой до смерти, а потом ещё и на небесах. Ты мне нравишься, но я тебе ничего не должна. И в верности клясться не собираюсь, ладно?

– Ладно.

– Хороший мальчик, – девушка улыбнулась, – так что там у тебя есть?

– Я написал для тебя песню.

– Вот это новость! Я готова слушать. Не знала, что ты пишешь песни.

– Это моя первая, – Герман взял гитару и почувствовал, как его пальцы мгновенно вспотели. – Помнишь «Старые раны»? Я взял у Майка аккорды, придумал мелодию и написал свой текст. Слушай!

Герман выключил свет в комнате. Саша присела на подоконник, натянув старый свитер на коленки, посмотрела в окно на жёлтый фонарь, мерцавший в тумане. Парень распечатал пачку, закурил. От мысли, что любимая пришла к нему ночевать и сидит рядом в одном свитере, без белья, ему становилось так хорошо, что начинала кружиться голова. Он сделал пару затяжек, протянул девушке сигарету и начал петь.