Ольга Птицева - Там, где цветет полынь

– А чья? – В Уле снова всколыхнулось раздражение. – Ты приходишь ко мне, говоришь о какой-то игре, о всесильном Гусе, подарках… А о главном не хочешь?

Она вскочила на ноги, шагнула к окну. Они с Рэмом оказались одного роста, его шея нелепо выглядывала из ворота куртки, и весь он был похож на молодую птицу, только вставшую на крыло.

– Почему это произошло со мной? Могу ли я предотвратить то, что видела? А полынь? Откуда она? Ей же не просто пахнет, она воздухом становится…

– Замолчи! – Рэм сцепил челюсти, на скулах проступили желваки. – Я тебе не нянька и не учитель. Я не буду ничего объяснять. И мне плевать на твои вопросы. И на тебя мне тоже плевать. Я пришел исполнить поручение. Если не хочешь – не слушай.

Они постояли так, кипя злостью. Первой сдалась Уля – отошла и тяжело рухнула на диван.

– Хорошо. Говори, что считаешь нужным.

Рэм навис над ней, но потом присел на краешек подушки и шумно выдохнул.

– Ты видишь гибель. И каждая связана с предметом. Вспомни. Мелочь, которую сразу отмечает взгляд. Она есть в реальности, есть и в видениях. Глаз натыкается на нее, она притягивает, ты не можешь на нее не смотреть…

Рэм все говорил и говорил, но Уля замечала только, как он открывает рот. Слова оставались за кадром. А в кадре – красная сандалия принявшего страшную гибель Никиты. И зеленая варежка девицы из электрички. А если подумать, то каждая смерть несла в себе безделицу, о которой не выходило забыть. Но и думать о ней не хотелось. Вот Уля и не думала. А теперь пришлось.

– Я понимаю, о чем ты, – хрипло сказала она. – Продолжай.

Рэм удивленно на нее покосился.

– Вот видишь, что-то ты знаешь сама. Эти вещи… Они впитывают силу насильственной смерти, несут ее отзвуки и запахи. Словом, печать дурной гибели. Понимаешь?

Уля кивнула. Мир кружился вокруг нее. Предметы двоились, расплывались, таяли. Ее мутило. А Рэм продолжал говорить, не замечая, как заливает ее лицо безжизненная бледность.

– Гусу нужны такие вещицы.

– Так пусть возьмет их. Это же проще простого. Про них никто и не вспоминает… Не до этого, знаешь ли… – равнодушно проговорила Уля.

– Ты не поняла. Предметы нужно забрать сразу изнутри и снаружи… Из видения, образа – называй как хочешь. Выкрасть из полыни. Объединить с тем, что осталось в вещном мире.

– И это возможно?

– Возможно практически всё. Вопрос в том, хватит ли в тебе сил, умения и жизни. – Рэм замолчал, думая о своем. – Короче, Гусу нужны три вещицы.

– Зачем?

– Не задавай таких вопросов, когда говоришь с ним. Или о нем. Принимай как данность. Поняла? – И, дождавшись кивка, продолжил: – Если ты согласишься на игру, у тебя будет месяц, чтобы собрать три вещи, связанные со смертью. Принесешь их Гусу, и он исполнит твое желание.

– Любое, кроме воскрешения?

– Любое, кроме воскрешения.

Уля откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. В диснеевском «Алладине», который она любила пересматривать с мамой, обаятельный джинн, вылезший из лампы, обещал оборванцу с улицы исполнить его желания. Все, кроме воскрешения и убийств. Кажется, иметь дело с любовью он тоже отказывался. Уля слабо улыбнулась.

– А что, если я не успею?

Она так и сидела, закрыв глаза, сохраняя в памяти образ теплого вечера у телевизора в старой квартирке, похожей на эту. С одним отличием – тогда рядом была мама, готовая спасти ее от всех бед. И приготовить пирог с яблоками.

– Если ты не справишься… – Рэм на секунду сбился. – Гус возьмет тебя во служение.

– Это как?

– Будешь работать на него. Он сам объяснит, что нужно делать… Если ты проиграешь, конечно.

– Я могу отказаться?

– Прямо сейчас. Или завтра с утра. Гус тебя больше не тронет. – Рэм поднялся на ноги, диван жалобно скрипнул. – Я пойду.

– Да, конечно. – Уля тоже вскочила, чуть пошатнулась, но Рэм не подал ей руки, так и остался стоять, смотря тяжело, не моргая.

Он словно хотел что-то сказать, подбирал слова, но все никак не решался. Эта борьба читалась на его лице.

– Подумай хорошенько, – наконец проговорил он и скрылся за дверью.

Уля растерянно огляделась. Пыльный воздух комнаты, в которую никто, кроме нее, не заходил, теперь мешался с незнакомыми запахами. Так пахло затаенное раздражение, принесенное Рэмом, его пропитанная сигаретным дымом куртка, взлохмаченные волосы, нервные руки с обкусанными ногтями на сильных пальцах.

Комната казалась чужой. Уля привыкла к одиночеству, тишине вечеров, кружке чая на столике, постоянному холоду и сырости. Этот неуютный мирок стал ее собственным, возведенным годами борьбы за жизнь. Да, она боялась. Постоянно, без перерывов и выходных. Но и страх тоже был ее.

И все это рухнуло за один вечер. Кто знает, может, оказаться сумасшедшей было бы лучше? Слабая надежда, что врачи сумеют помочь и полынь канет в небытие, ускользнула из пальцев. Невозможная правда колола в груди. Раздраженный голос Рэма звучал в ушах.

– Ты меченая, – говорил он, а по коже неслись мурашки. – Ты видишь кровавую смерть. Тебя выбрала полынь.

Бесило, что долгий разговор оставил слишком много вопросов. Чем была полынь и кто дал право ее слепой, бессмысленной силе ломать судьбу Ули? Кто этот Гус и почему лицо Рэма болезненно морщилось, стоило произнести это имя? И зачем пьянчуге с вокзала смертоносные подарочки, несущие на себе печать страшной, дурной гибели? Голова раскалывалась от невыносимых «почему». Уля со стоном повалилась на диван лицом вниз – от линялой обивки пахло сыростью – и крепко зажмурилась.

Можно было прямо сейчас собрать вещи, чтобы утром выйти на улицу, глубоко вдохнуть влажный запах прелой листвы и уйти. Оставшиеся от Гуса деньги, полный расчет на работе – и она могла бы уехать из города, далеко-далеко, в страшную глушь, снять маленькую комнату, найти работу уборщицы и затаиться в норе, как мышь, испугавшаяся веника.

– А что дальше, деточка? – хриплый голос Гуса ударил в висок; Уля слабо застонала, переворачиваясь на спину. Теперь перед глазами был низкий потолок, весь в разводах и черной плесени по углам.

Гус был прав. Если она убежит, ей снова придется прятать глаза. Даже за один день среди тех, кто знает ее тайну, Уля успела передохнуть от привычки смотреть чуть выше собеседника. И теперь никакая глушь не принесла бы ей покоя. В тесной комнатенке где-нибудь под Тулой за ней пришло бы настоящее, глухое сумасшествие. От тоски и страха, одиночества, скуки и беспросветности она потеряла бы рассудок. И скорее наложила бы на себя руки, чем научилась жить заново, зная, что в мире были люди, способные объяснить, что происходит, но она сбежала.

– Гус – значит, Гус, – решила Уля, стискивая зубы.

Правила игры оставались непонятными. Что за ерунда этот поиск смертных вещиц? Вещиц, подобных красной Никиткиной сандальке.