Валентина Вануйто - Последним взглядом прошлое окину…

Не помню ни одного лица учителя и воспитателя, ни комплекции, ни возраста, ни имени, ничего – все как-то стерлось из памяти. Школьники делили воспитателей на хороших и плохих. Я до сих пор не помню не имен, ни фамилий. И как я могла помнить, если они ничего хорошего мне не сделали, да и плохого тоже. Они словно не существовали. Сейчас, когда я пытаюсь вспомнить, что-то светлое, то в памяти моей просто пусто. Я даже не могу вспомнить, как они выглядели. Школьники безошибочно выбирали «клички». Но запомнила кличку, понятную всему интернату, которая характеризовала воспитательницу и учителя английского языка – «жаба». Я не могу вспомнить, что она сделала плохого детям, что они обзывали ее. От нее точно я не чувствовала злобы. Математичку обзывали «дергалкой», хотя она была очень умной и спокойной женщиной. Другая отличалась «стервозным» характером, и патологической мстительностью, поэтому дети пытались избегать встреч с нею, или сводили такую необходимость к минимуму. И вновь провал в памяти, не помню ни фамилии, ни имени. Учителя и воспитатели боялись своих воспитанников. Они опасались их. Если воспитаннику что-то не нравилось, тяжелый волчий взгляд останавливал любое посягательство на его свободу.

Я много читала, в школе была хорошая библиотека. Считаю, что я была интересным собеседником, поэтому некоторые девочки, не «интернатские» со мной с удовольствием общались. Я не просто наслаждалась чтением, я упивалась им. Читая фантастику, я мыслями витала в далеких мирах. Я не могу себе представить свою жизнь в интернате без чтения. Если бы не книги я бы морально «не выжила». А чтением книг проблемы уходили, оставался твой мир, куда вход другим был запрещен. Я читала часами, не замечая времени, пока меня не звали обедать или ужинать. Любила также книги по философии, хотя многое не понимала, следила за новостями науки и прогресса, чтобы быть эрудированной, искала себя, но почему-то ни в чем не могла найти интерес и утешение.

Чтобы дети не оставались во время школьных каникул предоставленными самому себе и имели возможность проводить досуг в хорошо организованной среде с воспитательным, оздоровительным и патриотическим уклоном, по всей стране была сформирована обширная сеть пионерских лагерей. Сколько реально стоила путевка в пионерлагерь, я сказать затрудняюсь – большую часть стоимости путевок оплачивал профсоюз. Впрочем, детям такие тонкости были не нужны. «Сирот» особо любит наше государство, организуя и казенную жизнь, и казенное лето. Все дети, которые находились в трудной жизненной ситуации, проводили смену в лагере бесплатно. Часть средств за них организация получала от государства. Проверка показала, что и это небольшое количество бесплатных путевок часто детям-сиротам, воспитанникам детских домов и детям низкооплачиваемых родителей не попадало. Правда, попасть в пионерский лагерь не все могли, даже сироты. Я была как раз тем, кому никогда не хватало путевки. По закону сироты в первую очередь обязаны были попасть в пионерский лагерь, либо при школе должны были быть летние лагеря, где они могли находиться. Но, в Ныде не было ни летнего лагеря, ни комнаты, где мог во время летних каникул жить воспитанник.

Ныдинской школе-интернату присвоено имя заслуженного учителя РСФСР М. И. Спрынчана, бывшего выпускника, а затем и учителя школы-интерната. Заслужил ли он этого? Я думаю, что нет. Почему? Потому что он знал хорошо, что творилось в этом ныдинском школе-интернат. Не знаю, преподавал ли в ныдинской школы-интернат, когда я воспитывалась, Михаил Иванович Спрынчан. И почему он закрывал глаза на то, что воспитанники-сироты живут на улице? Что делала директор школы-интернат Ситнер Светлана Гавриловна, когда воспитанница 11 лет была выставлена во время летних каникул на улицу? Меня до сих пор охватывает ужас, когда я пытаюсь вспомнить то время. Одиннадцатилетняя девочка гуляющая по улице в ночное время, а в это время взрослые спокойно спали в теплых постелях после сытного ужина. Ни у кого даже сердце не дрогнуло. Всех детей на летних каникулах забирали домой, увозили в тундру, а остальных отправляли в пионерские лагеря, а я оставалась в интернате, никому не нужная. Да и то выгоняли на улицу, чтобы закрыть корпус, и что будет с ребенком им было плевать. Куда вы смотрели и почему никто не поинтересовался, что я делаю на улице одна, тем более в ночное время? Никто со мной не поговорил, не спросил, как я себя чувствую, не отвел к директору, чтобы найти мне комнату, где я могла спать. Чувствовала я себя плохо. Мне было страшно, я хотела домой. К маме. И пусть не было мамы, но стены родного дома могли бы меня защитить от одиночества, от бродяжничества. Никто из взрослых, словно не видел, что у меня проблемы. Я не имела понятия, куда мне идти и кому обратиться за помощью, и поэтому я спала на чердаках двухэтажек.

Пишут, что Михаил Иванович Спрынчан обладал даром истинного учителя: он говорил с детьми о них самих, обо всем, как с равными себе, без скидок на возраст. Но, как было в реальности? То я скажу, что он даже не поинтересовался, когда я в последний раз кушала и где я ночую. Рассматриваю фотки тех лет – обычная аккуратненькая девочка с косичками, бантиками и кружевным воротничком. Почему этот ребенок с наивным взглядом бродит по ночному поселку? Девочка замерзла и устала, и с каждой минутой это все больше отражалось на ее лице, но никого так и не заинтересовала ее судьба, даже несмотря на то, что буквально в нескольких метрах, стояла школа и жилой корпус. Прохожие, видя одинокую девочку, равнодушно проходили мимо. Никто даже не остановился и не поинтересовался, в чем дело! Почему у взрослых не возник вопрос, куда смотрит администрация школы, когда я сидела на ступеньках школы? Журналисты пишут, что у него всегда был один Бог и это справедливость. И где же была его справедливость, когда одиннадцатилетняя девочка не получила путевку в пионерский лагерь? Не детям друзей он должен была давать путевку, а сироте, у которой даже место не было спать. Это был человек неравнодушный, с вечным нравственным беспокойством. И где же было его неравнодушие и беспокойство, глядя, как ребенок ищет ночлег, где по улицам бродили пьяные личности? А если бы этого ребенка изнасиловали, убили и как бы он отчитался? Сказал бы, что сама виновата? Этот «самовиноватинг» преследовал меня всю жизнь. Списали на то, что я сбежала с интерната? Хорошо, что ничего не случилось. У меня остался нехороший осадок и воспоминания об этом школе-интернат. В реальности в этих учреждениях нет ни заботы, ни уважения к детям.

Я просто бродила по улицам, не понимая, что делать, куда идти. Так я скиталась, пока не появились дети, приехавшие из лагеря. Хорошо, что рядом была Нина Окотэтто, которая скрашивала мое одиночество. Мать Нины Окотэтто пила и поэтому ночевать у нее нельзя было. Нельзя сказать, что она была алкоголиком, нет. Но пили много, там были драки, скандалы. Влетало Нине, которая привела в дом меня, влетало всем, кто попадался под руку, влетало постоянно и много. До сих пор я ей благодарна, что она меня не бросала. Ночью мы с ней обходили «двухэтажки», пока не отыскивали открытый люк на чердак. Иногда нам везло, и мы спали на каком-нибудь матрасе, а иногда мы дремали на лестнице. Нина иногда предлагала ночевать у знакомых ее матери, и мы шли туда, чтобы попить чай и поспать спокойно. И тот же вопрос был к тем, кто описывает с хорошей стороны Евфалию Владиславовну Зброжек, что же у нее сердце-то не защемило, когда девочка ходила в поисках ночлега? Не помню, чтобы она заступалась за меня, когда я бродила по улице холодная и голодная. Почему же она не подошла ко мне, когда я сидела на улице? Неужели, у ныдинских учителей и воспитателей была искренняя любовь к детям? Я больше слышала крики и оскорбления в адрес воспитанников. Если в обычной жизни, поругавшись с кем-то или когда тебя оскорбят, можно просто уйти домой, то в интернате ты находишься рядом со своим недругом постоянно и приходится мириться. У воспитателей было абсолютное равнодушие к ребенку, который бродил по поселку. Помню чувства, наполнявшие меня тогда: страх, холод, уныние, одиночество и самое главное, чем я жила – надежда и вера.