Александр N - 72 часа

Я перевел глаза на нее. Она лежала на боку, завернувшись в качающееся от дыхания одеяло, которое обнимало ее тонкие плечи, впалую талию и точеные бедра. Вся спина была испещрена деталями и нюансами. Шея выскальзывала из-под тканей и терялась в волнистых локонах огня. Я видел скольжение щеки, уголок ресниц и хрупкие пальчики, ухватившие одеяло за холку. С обратной стороны этого изящества покоилась щиколотка на стройном перешейке голени. Пальцы на ножке походили на ожерелье, на мизинце почивала скромная незаметная родинка.

Она лежала, словно картина. Изо всех сил лежала. И только ее ровное незаметное дыхание выдавало в ней неидеальность, неискусственность. Я представил себе, будто мои пальцы врезаются в ее волосы и пригорают, приплавляются. И в этот момент, вдруг, она неожиданно поворачивает на меня свое чистое личико, поднимается обнаженная из-под одеяла и начинает усыпать меня поцелуями, пропускает руку мне в брюки и с какой-то исключительной женской нежностью ласкает меня ладонью, будто трогает за самое сердце. Беспомощность и страсть наполняют мое тело. Я гляжу на нее, на ее грандиозную грудь, на ее волшебный носик, на молящие глаза, пока она спускается на колени и, остановившись на мгновение и дав сердцу стукнуться в последний раз, обнимает мое тело губами. Я замираю весь. Я внутри.

Я перевел взгляд обратно на список. Фонари озаряли его узкой полосой. Было похоже на плавную смену кадров в кино. Я прочитал снова:

Ресторатор,

Продавец газет,

Проводница,

Машинист поезда,

Попутчица,

Сосед и

Кондуктор, и вычеркнул последнего.

Может, пойдем от противного, сейчас, наверное, рано думать о выводах. В поезде ночь и коль скоро моя попутчица спит, я думаю встретиться с кем-то еще, с кем-то, кто не спит. Машинист определенно не может сейчас спать, к нему я, пожалуй, и направлюсь. Я бросил еще один взор на ее тонкую шею и тихонько вышел из купе, задвинув за собой дверь.

Под моими ногами лежал лист бумаги, на котором виднелась надпись: «Осторожно окрашено». Я постоял, подумал немного, затем оторвал одну ногу от земли и посмотрел на подошву. Ничего не окрашено. Как ковер вообще может быть окрашен?

Перешагнув через листок, я направился по ходу движения поезда. Тихо ступая с пятки на носок, будто боялся кого-нибудь разбудить, хотя кроме соседнего купе, остальная часть вагона была совершенно пуста и будить было в полной мере некого. Поезд шатался, бросал меня от стены к стене, за окнами, меняя тональность, прожужжал колокольчик. Некоторые двери были открыты настежь, другие приоткрыты чуть-чуть, я заглядывал за каждую, надеялся заметить какую-нибудь особенность, да просто из любопытства. Но за каждой дверью ничего примечательного не находилось: пустая бутылка на полу, кусок газеты на полке, сорванная занавеска.

Но тут, в последнем купе у самого выхода в другой вагон, я встретил глазами проводницу. Это была пухлая женщина, небольшого роста, со средними светлыми неухоженными волосами. Ее белая кожа терялась на фоне темно-синей форменной одежды. Она сидела на кровати, низко свесив голову, которая раскачивалась согласно с поездом, ее руки лежали на коленях ладонями вверх. На груди висел старинный фотоаппарат в кожаном чехле. Ее облик источал уныние. Я не понимал, спит она или умерла уже вовсе. И тут я заметил на столике маленького лупоглазого белого с серым котенка, который стоял на краю и боялся спрыгнуть проводнице на колени. Этот маленький шерстяной носок был единственным, что не выглядело мертвым и таким чудовищно унылым в грязно-голубом свете привидений и призраков, осеняемых фонарями сквозь иллюминатор проводницкого склепа.

Холод бежал по моей спине. Ночь была черной. Вымершие вагоны чаровали и наводили животный страх. Металлические части состава скрежетали зубами и мучились под напряжением. Я застыл в оцепенении, боясь вспугнуть это навивающее ужас кладбище.

Котенок бухнулся на руки проводнице, и та открыла глаза, полные колоссального уныния и упадка. Я хотел незаметно сбежать, но понимал, что она чувствует мое присутствие.

– Что угодно? – спросила она, не поворачиваясь ко мне и натирая глаза костяшками пальцев.

– Здравствуйте, – сказал я, пытаясь придумать причину.

– Здравствуйте! – обернулась она и внимательно осмотрела меня, будто я сказал нечто удивительное, отстранившись шеей назад и убирая с колен котенка за пазуху, – Так что угодно?

От некоторой неожиданности, мне совершенно ничего не лезло в голову. Спросить: «что мы сейчас проезжаем» – было бы наибольшей глупостью.

– Что мы сейчас проезжаем?

Проводница живо подскочила и, бесцеремонно сдвинув меня рукой, уткнулась в пейзаж за окном.

– Росарио, наверное, или Ченнай. Который час?

Я посмотрел себе на запястье, – у меня нет часов.

– Ченнай, наверное, или Акюрейри!

На ее руке прямо перед моим лицом красовались часы.

– У Вас же вот часы!

– Эти? А они не ходят!

– Зачем же Вы их носите?

– Красиво! Красиво же? – и она спозировала с часами.

– Да, ничего, – смущенно сказал я.

– Знаете, колесная пара бьется о стыки рельс где-то раз в секунду. Так что если считать удары и знать время отправления, то можно прикинуть который сейчас час, – и она заливисто засмеялась, согнувшись вдвое и ухватившись за мою руку, чтобы не упасть.

Я совершенно не знал, как мне себя вести и потому просто стоял и ожидал, пока она успокоится.

– Ой! – оборвалась она, – а можно я Вас сфотографирую и немедленно начала распаковывать свою камеру.

– Нет, нет, не надо, я бы не очень…

Но она совершенно меня не слушала, подхватила объектив второй рукой и начала настраиваться на мое лицо. Я прикрывался рукой и неуверенно отговаривал ее от этой идеи – болтаться на пленке незнакомого человека мне совершенно не обещало ни малейшей радости. Между тем она спустила затвор прямо через мою руку, и мое отступающее лицо осело на серебристой пленке.

– Еще раз, – коротко выстрелила та и начала трещать механизмами, переводя кадр большим пальцем.

Я выпрямился, коль скоро мой отказ все равно не возымел силы, и попытался натянуть улыбку. Вид, конечно, представляю себе, у меня был совершенно не ко двору.

– Отменно-великолепно! – рапортовала проводница и начала суетливо прятать камеру обратно в толстый старинный чехол, крепившийся прямо к снизу фотоаппарата, – так, милый мой, что теперь?

Она осмотрелась в одну сторону, а потом в другую:

– Вы уже все тут исследовали?

– Более или менее, – ответил я.

– А я – нет, – озадаченно цокнула она, но тут же улыбнулась и утвердила:

– Идемте!

Она взяла меня за край рукава и потянула в другой конец вагона. Я вяло сопротивлялся, отдаваясь на милость дамы с котенком за пазухой, который торчал из разреза воротника и смотрел на все оголтело и затаившись. Я, надо приметить, тоже торчал из разреза воротника и выглядел так же.