Нина Шамарина - Чем пахнут звёзды

По утрам тетка Ольга заваривала телятам «чай» из тысячелистника, чтобы «не дристали», иногда из той же бочки зачерпывала этот душистый, пахнущий летом, «чай» и я.

Зоотехник – уважаемый человек (как любой в деревне с высшим образованием: их раз-два и обчелся) хромал, постукивал деревянной ногою ту-туп, ту-туп. Однажды, ничтоже сумняшеся, он на моих глазах (лет шесть мне всего тогда и сровнялось) зарезал больного теленка. Темная густая кровь стекала ручьем, вырывался свист из перерезанной трахеи.

Совхозные телята – как детдомовские дети: ни кличек, ни имен, ни особенностей, если только нечто из ряда вон. Так, народились однажды двойняшки – рыжие, беломордые, и я назвала их Яшка и Дашка, постепенно привыкла окликать их по имени и тетка. Бычок Яшка и рос быстрее, и рыжий цвет его шкуры переливался красным, отливал медью; Дашка – светлела, становясь светло-желтенькой, словно анемичный ребенок, не прибавляла в весе… Дашку пустили на мясо, я, узнав об этом, долго отказывалась есть, но потом привыкла.

Летом вечерний чай всегда накрывался на террасе, и Лиза принимала в подготовке самое деятельное участие.

В чайник – металлический, большой, зеленый, литров на пять – Лиза наливала воду, принесенную из колодца, прямо из оцинкованного ведра, через край, широкой ровной струей, но с острым языком на конце, чтобы не пролив на пол, попасть точно в горлышко. Двумя руками поднимая, ставила тяжелый чайник на электрическую плитку. Тоненькая плотно закрученная спираль, змейкой проложенная в керамических желобках, в одном месте чуть раскрутилась, и завитки, слегка вылезающие из своего ложа, перед включением плитки приходилось заправлять на место.

Спираль медленно краснела, наливалась алым цветом, как малина соком, становясь все ярче, все горячее. Конечно, когда чайник стоит на плитке, этого не увидеть, но что мешает Лизе приподнять чайник и любоваться этим до тех пор, пока не обдаст лицо горячим жаром? По бокам чайника стекают мелкие капли и испаряются сначала с мягким шипением, потом с острым сухим треском; в его утробе зарождается глухое ворчание, перетекающее в тоненький свист. Из носика вырывается пар, и Лиза выдергивает вилку из розетки. Чайник остается на выключенной плитке, постепенно успокаиваясь, но долго ворча. Однажды Лиза отхлебнула из слегка бормочущего чайника, прямо из носика (нестерпимо захотелось попить) но не ожидала, что вода так горяча. Пришлось потом катать во рту округлое подсолнечное масло, почти не ощущая обожженным языком его маслянистых боков.

Днем всё на террасе оплывает от зноя, настежь раскрытая на улицу дверь и тюль на окнах от пекла не спасают. В стекло, нет-нет, бьется ленивая муха, и когда она прекращает жужжать, кажется, что ее сморило от расслабляющего зноя.

А вечером воздух остывает, словно твердея; становятся более четкими очертания предметов, глубокими и яркими цвета. Прямо у крыльца благоухают маттиолы – ночные цветы, они раскрываются к вечеру и источают дурманный запах.

На светло-синем небе загорается первая звезда маленькой точкой, без лучей. Повисает тонюсенький месяц, всегда в одном и том же месте – на третьей снизу ветке яблони, и эта яблоня отделяется от остальных, выдвигается на первый план, солирует. Но вот высыпают звезды еще и еще, и еще, словно зерна в посевную, рассыпанные по полю щедрой рукой. Кроны яблонь сливаются в общий шатер, становясь неразличимыми в темноте, и луна поднимается все выше. А вот и ковш сияет во все свои семь звезд.

Подружка Вера уверяет, что звезд в Большой медведице – восемь, но, якобы, только самые глазастые различают четвертую звезду в ручке ковша. Лиза не хочет показаться близорукой, и потому согласно кивает: «Восемь, восемь, я вижу восемь! Во-о-о-он восьмая!»

Стрекочут на разные голоса кузнечики, и одинокий стройный тополь за калиткой изредка трепещет под мимолетные ветерком, что твоя осина.

Чай из желтой пачки с нарисованным на боку слоном давно заварен в фиолетовом с золотыми вензелями чайничке из сервиза «Кобальт», который укрыт «Бабой на чайник». Только «Баба» совсем не баба, а изящная девушка с тонкой талией, пышной юбкой, в шляпке и с ажурным зонтиком. Лизе всегда кажется, что именно этот зонтик ловит аромат чая, как сачок бабочку, не давая ему улететь с чуть заметным сквозняком. Чашки из сервиза, чтобы не разбились, вынимаются из буфета только по праздникам, а заварной чайник несет свою службу каждый день. На столе – пряники, сушки, карамель без оберток в блестящих крупинках сахарного песка, но Лиза очень любит пить чай с сахаром. Его – плотный, разновеликими кусками – не раскусить даже крепкими Лизиными зубками, и Лиза макает его в чай, как впрочем, и все остальные: мама, папа, бабушка… Очень важно не прозевать момент, когда сахар чуть подтаял, но не начал растворяться, хотя так заманчиво наблюдать, как образуется сироп, и две жидкости разной плотности, толкаясь и волнуясь, проникают друг в друга. Горячий чай все наливают из чашки в блюдце, и смачно прихлебывают из этих блюдечек.

Тихо спускается ночь, и мама зажигает свет. Взлетают и кружатся вокруг абажура ночные мотыльки, иногда глухо стукаясь о лампу. Взрослые изредка переговариваются, а Лизина голова, подпертая кулачком на согнутом локте, уже клонится к столу и вот-вот упадет. Сон смежит веки, но Лиза упрямо таращит глаза: «Нет, я не сплю». Но, наконец, сдается, и, ныряя в прохладу своей постельки, чувствует, как медленно плывет и вращается Земля, чтобы через несколько часов подставить Солнцу свой бок.

В каждом палисаднике вдоль дорожек цвели мальвы, но не такие, как встречались нам, когда мы ездили на Кубань – большие, в человеческий рост, разноцветные. Особенно красивы были те, у коих цветки нежно-нежно-желтые, как свежее сливочное масло. Нет, в нашей деревне мальвы гораздо мельче, все одинакового розово-лилового цвета. Общего с теми, южными – форма листьев, цветов и семян. Семена наших привычных мальв мы ели (чего мы только не ели!) В ход шли только зеленые. Особый, тогда ни с чем не сравнимый вкус, очень отдаленно напомнило мне в теперешнем возрасте кунжутное масло.

Из мальвиных цветочков мы делали кукол. Распустившиеся цветки-граммофончики играли роль юбки на кринолине, а туго свернутые кулечки бутонов – головы. Самое замечательное, что оставленные на скамейке «куклы» расцветали головами: полежав на солнце пару часов, бутоны-головы раскрывались, а юбки опадали.

Цветов в каждом саду на клумбах полно: осенние астры, георгины и золотые шары, июньские пионы, летние флоксы с резким запахом. Совсем близко от террасы – обязательно ночные цветы – маттиолы, перекликающиеся со звездами в небе, душистый табак. На самом солнцепеке в шине от автомобильного колеса – неизменные настурции. Казалась смешной загадка, если ответ произносить быстро: