Наталья Мелёхина - Перевал Волкова

– За что так? Баб хорошо «жарил»? – подмигнул Топотун.

– Баб-то он «жарил», но звали не за это. Засуху умел вызывать. Как накличет жару на целое лето, все посевы на полях сгорят. Откупались от него деньгами, зерном да мясом. Сам он не сеял и скотины не держал, а жил безбедно. Принесут оброк, ну он жару-то и снимет. Сразу дождь пойдет. А с бабой у него такая история вышла. Понравилась ему одна, звали её Марина Белова – И на мгновение вернувшись из дореволюционных времен в нынешние, Шпиля уточнил – Ну вот Беловых-то знаете, мужики? Ну тех, что за магазином живут? Так вот она прапрабабка их, что ли, какая-то…

– Красивая была? – спросил Лёха-Терёха.

– Бабка говорила, да, мол, самая красивая в деревне. Замужняя она была, но Жара ее приворожил, и она с ним мужу изменила. А мужа Вовкой звали. И вот этот Вовка узнал про измену и побежал Жаре морду бить…

– Ну, ясно дело! Не медаль же вручать! – засмеялся Топотун.

– Так вот, прибегает он к Жаре, стучится в избу, Жара вышел, стоит в дверном проёме, ухмыляется. Вовка начал его колотить, а вместо морды кулаками все по косякам попадает: руки его Жара колдовством от себя отводит, хохочет и говорит: «Бей, Вовка, сильнее! Косяки у меня крепкие, как у твоей жены титьки!» Вовка понял, что так Жару не взять, да и проклял его… Никаким колдовством не владел, просто в сердцах так приложил и по матушке, и по батюшке, что Жара скоро заболел, а вот умереть не мог. Лежит, в корчах дохнет, а помереть не может. Сам же и совет дал, как ему смерть ускорить. Велел деревенским мужикам избу свою поджечь, так и сгорел в ней. Знаете, пустырь-то за оврагом, где никто не строится? Так вот там изба-то у Жары стояла.

– А Маринка-то что за измену получила? Ее-то Вовка протащил за косы по половицам? – поинтересовался Топотун.

– Про нее бабка не рассказывала. Детей у них с Вовкой народилось восемь человек, да говорят, один – Ванька – был от Жары. Ванька – это дед Надюхин, по которой ты, Лёха, в юности-то сох все. Тоже ведь Надька – красавица. Может, в прабабку свою Марину красотой пошла, кто знает теперь.

– Ну, за Жару! – предложил тост Топотун, а Лёха-Терёха загрустил и отказался:

– А вот уж хрен ему! Не будем за него пить! Нечего баб чужих уводить! За Вовку Белова лучше выпьем и за Надюшку мою!

Собутыльники возражать не стали. Они знали, что Шпиля своим рассказом высыпал Лёхе соль на сердечную рану. В юности Терёха встречался с Надюшкой Беловой, первой красавицей в деревне, но вся ее родня восстала против парня из пьющей семьи. Да и внешность у Лёхи подкачала – длинный, тощий, нескладный, глаза почти бесцветные, слегка голубоватые, вихры, как старое сено, всегда неопрятные. Куда такому в мужья к видной девке? Отправили Надюшку от греха подальше в Вологду, в Кооперативный техникум учиться на повара. Там она и замуж вышла за городского, за директора столовой, родила от него двойню мальчишек.

Всякий раз, как приезжала Надюшка к родителям в деревню, Лёха искал с ней встречи, дарил только что пойманную рыбу, цветы, букеты из земляничных веточек, ведра малины или грибов, не обращая внимания на деревенские пересуды. Надюшка подарки принимала, парой благодарных словечек Лёху баловала, но на этом и все. А муж ее деревней брезговал. За всю жизнь, может, только раз и приехал. Узнав про Лёхину любовь, директор столовой посмеялся только: мол, вот нашелся Ромео-алкаш! Хотел ему Терёха по морде втащить, да Надюха запретила, а ее слову Лёха подчинялся, словно околдованный. Ушел, не ответив обидчику, и на душе у него долго еще гадко было.

… Натешившись рассказами про нечисть, сморенные ядовитым портвейном, «алкозвезды» заснули. Шпиля кемарил на потрепанном стуле у шестка русской печи и даже во сне радовался теплу. У него своя изба стояла два дня не топленная. Дров он не заготовил в прошлом году и теперь воровал их из колхозной столовой, да на всю зиму не украдешь… Топотун прямо в одежде и валенках завалился на диван и захрапел. Уронив голову на руки, за столом заснул Лёха-Терёха.

Черную сажу размазала ночь над крышей тети-Ириной избы. В морозном мареве подрагивал месяц, похожий на надкусанную черствую баранку, от времени заплесневевшую до белизны. Крошками по обе стороны рассыпались звезды. Такая тишина стояла в деревне, что того гляди от нее, как от пронзительного крика, лопнут барабанные перепонки. Что-то тайное, торжественное свершалось в природе, и даже лес вокруг деревни на самом деле не спал, сосредоточенный, как прихожане в церкви, на глубокой и искренней молитве…

Лёха вдруг проснулся среди ночи, подивился невиданной тишине за окнами избы и решил: «Ну, мороз, должно быть, сильный». Тут приспичило ему в туалет. Выключатель, чтобы зажечь свет на мосту, он не нашел, так в потемках и вышел в уборную. Мороз и в самом деле ударил не шуточный, бодрил даже сквозь дурман портвейна. В голове после всех страшных баек вертелась карусель из леших да живых мертвецов. Лёха, сделав свои дела, уже возвращался обратно и вдруг увидел у входных дверей в избу расплывчатый, мерцающий, как будто елочная гирлянда, силуэт смеющегося бородача, с лица похожего на Шпилю. «Да это ведь колдун Жара!» – понял Лёха, и стало ему вдруг так жарко, будто не -25 ударило ночью, а +40.

– Вот гад! Ну, я тебе сейчас морду набью! – решил не поддаваться страху Лёха и кинулся на колдуна в драку.

– Бей, Лёха, бей, кулаки у тебя крепкие, как у твоей Надюхи титьки, – расхохотался Жара и толкнул Лёху в маленькую, неведомо откуда взявшуюся на мосту дверь, не иначе – только что наколдованную.

Лёха упал навзничь и больно ударился головой об пол, а когда очнулся, понял, что его замуровали в ледяном аду. Он где-то слышал или видел в кино, что черти не только жарят грешников на сковородках, но и пытают холодом. «Отомстил мне, значит, Жара, что пить за него не стали! Как спастись-то теперь? Ведь я не крещеный! Как молиться, не знаю!» – запаниковал Лёха.

Животным чутьем он понял, что находится в замкнутом помещении. Голова гудела, жар из тела весь вышел, и теперь Лёха замерзал насмерть. Чтобы хоть как-то согреться, он потихоньку встал и, держась руками за стенки, обследовал свою тюрьму. Она оказалась небольшого размера, три шага в длину и четыре в ширину, без окон и дверей. «Замуровали, демоны!» – от страха Леха даже не понял, что процитировал Ивана Васильевича из советской комедии, которую так любят показывать по телику в Новый год. В углу он наткнулся руками на что-то лакировано-гладкое, квадратное и высокое.

«Видно, тут у чертей печка! – ахнул от своей догадки Лёха. – Хорошо покрасили, да и лаком покрыли! Антоха-печник так гладко печи красить умел! Может, Антон у них теперь и обитает? Только не топят, собаки! Холодная печь-то! Выстыла вся! И эти, как Шпиля, бухают что ли? Дров на зиму не запасли?» – Лёха выругал чертей за бесхозяйственность, но влез на печь, рассудив, что если она тут стоит, то все равно рано или поздно кто-нибудь принесет дров и зажжет огонь…