Нейро Пепперштейн - Пытаясь проснуться

Для этого им не надо было ходить в шахты – они были искусными знатоками своего дела.

Они всё знали лучше самих гномов.

Часто вечерами, когда сын Вилли с друзьями-подругами возвращался из школы и уже начинал скучать, отец и дядя Симон приходили к ним в гости и рассматривали сокровища.

И дядя Симон говорил:

– Какие же это сокровища, господа? Это – хлам!

– Наоборот, – возражал Вилли, такой же высокий, как Симон, красивый и широкоплечий, – это наши достижения!

– О каких достижениях вы говорите, господа? – улыбался дядя Симон.

– Мы хотим сделать вам подарок. К этой Пасхе мы хотим построить на ваши деньги церковь. Вы ведь хороший хозяин, Симон, и будете довольны, получив такую церковь.

И Симон улыбался и кивал головой.

– Мы любим вас, господин Симон, – говорил Вилли.

А Эльза, девушка с широкими бедрами и крутым подбородком, поправляла ему выбившиеся из-под вязаной шапочки волосы и говорила:

– Ты не должен быть таким мрачным, Симон. Когда Бог хотел создать мир, Он взял кусочек глины, и солнце отразилось в нем, и так возник день. Не стоит хмуриться.

– Аминь, – отвечал Симон и улыбался.

А что думал сам Вилли, о том не знал никто. Да и не интересовался этим.

Он был веселый парень, этот Вилли, любивший лошадей больше, чем все остальное в мире. И когда он был еще маленький и его мама играла с ним на берегу реки, он думал, что небо – это синее одеяло, которое лежит на луне. Когда Вилли подрос и стал немного соображать, он понял, что небо – это деньги, которые можно тратить и зарабатывать. Он видел, как богатеют соседи, как они строят красивые дома, покупают красивые вещи.

Он видел, как богатеют другие, как живут в домах, где все больше окон, как на крыши ставят цветные фонари.

Он хотел сам стать богатеем, и постепенно он достиг этого. Теперь он был уже не беден, но еще не был и богат. Вилли иногда не хватало денег на пиво, и тогда он шел к дяде, и Симон покупал для него бутылку виски.

И все в доме Сямги теперь улыбалось, когда Вилли был с деньгами. Если кто-то забывал принести ему пива, Вилли сам наливал себе в стакан и выпивал его стоя, подняв свой стакан над головой, как знамя. Его лицо становилось важным, и дядя Симон восхищенно говорил:

– Молодец, Вилли!

И добавлял со смехом:

– Вот так всегда, стоит тебе немного разбогатеть, как ты тут же становишься пьяницей!

Вилли не понимал, над чем смеются эти люди, и думал, что они ничего не понимают в жизни.

А золото все лежало под крышей, и иногда его становилось так много, что нельзя было понять, где кончаются его запасы и начинается пол.

Даже Эльза, которая постоянно жаловалась на скуку, после нескольких бутылок пива принимала задумчивый вид, улыбалась и снисходительно позволяла мужу делать с ней все, что он хотел. Он был добрым, и это делало его особенным. К тому же он был очень красив – это тоже делало его особенным. Люди не понимали его и сторонились от него, а он ничего не знал об этом.

Произнося ту или иную фразу, он никогда не делал пауз, а сразу же начинал говорить. Иногда эта болтовня утомляла Ольшаса, и тогда он говорил:

– Не болтай, Отто.

Но Отто не только не слышал слов тестя, но даже не слышал самого себя.

Он продолжал болтать.

– Что у тебя сегодня за вид, Ольшас? – спрашивал он.

– У меня? Обычный вид, – отвечал Ольшас.

– Почему у тебя на столе пустые бутылки?

– Я не пью один, – отвечал Ольшас.

И все вокруг него смеялись. Только Симон иногда улыбался и тихо говорил:

– Отвратительный человек.

И Ольшас, слушая его, думал: «Да, это точно про меня».

Еще почти ничего не появилось на свете, но кое-кто уже шарился по подлеску и свисты свистел в оборотных деревнях. Уже поленья, и пни, и скворцы омраченные нашептывали друг другу обратные сказки, уже шептала юная сестра юному брату: «О, брат! Но…» Однако не могла она остановить леденящий порыв инцестуозной страсти.

Уже Мышка страшилась Кошки, а Кошка шарахалась Жучки, а Жучка скрывалась от Внучки, а Внучка пряталась от Дочки, а Дочка в ужасе закрывала лицо свое руками при виде Бабки, а Бабка обмирала от страха, едва завидев Дедку. И вращалась эта круговерть страха и ужаса в полной или неполной тьме.

Как-то раз Мышка (по своему обыкновению) стремглав неслась сквозь травы, преследуемая чудовищным и невзрачным призраком Кошки. На самом деле настоящая Кошка о ту пору спала и даже не думала преследовать Мышку, но Мышка уже давно сошла с ума от перманентного страха, поэтому ничего нет удивительного в ее поведении. И вдруг, в мановение ока, гроза сгрудилась в темных небесах, и рухнула сиятельная молния с небес на землю, и вонзилась, и ушла в грунт вблизи от бегущей Мышки. И сотрясло Мышку до самого основания, весь хрупкий состав ее перетряхнуло. И вылупилась Мышка, и светом озарились глаза ее, и встопорщился скромный мех на тельце ее, и усики-антенны отвердели на мордочке ее. И остановилась Мышка, и прервала она свой панический бег. И глянула Мышка в грозовое небо, и мрачным озаренным торжеством воспламенился взгляд ее. И улыбнулась Мышка страшной и ликующей улыбкой, и повернулась она и побежала в обратном направлении. И не успокоилась Мышка, и не утихомирилась, и не прикорнула, и не отвлеклась на другие дела, пока не разыскала она спящую Кошку и не впилась со всей дури всеми зубами своими в кошкину жопу. Подскочила Кошка чуть ли не до неба черного и издала потрясенный вопль, и вспыхнули глаза ее янтарным ликованием. И, даже не оглянувшись на свою жопу, где висела впившаяся Мышка, помчалась Кошка, и не успокоилась, и не лакала молоко, и не крутилась за хвостом своим, и не сотрясалась от внутреннего мелкого звука, пока не разыскала Жучку и не впилась изо всех сил своих в жучкину жопу. И остервенела Жучка, и завыла как ветер из бездны, и помчалась, и не успокоилась, и не охотилась на птиц, и не пела свои ночные песни, и не читала тексты, составленные из чужих испражнений, пока не разыскала Внучку и не впилась всей пастью своей в белую внучкину жопу. Заверещала Внучка, и раздвинулось лицо ее как белая ширма, и просияли глаза ее. И, не оглянувшись ни разу назад, не бросив даже косого взгляда на свою жопу, где висела остервенелая, вся в пене, Жучка, а за ней висела впившаяся в жучкину жопу Кошка, а за Кошкой висела, вгрызаясь в кошкину жопу, Мышка… Но Внучка не стала оглядываться на всю эту гирлянду, и помчалась, и не играла со страшной куклой своей, и не плевала в колодец кромешный, и не отпечатывала лицо свое в мокром песке, пока не разыскала Дочку и не впилась изо всех своих малолетних сил в дочкину жопу. И заорала Дочка благим матом, и разразилась грязной и магической руганью, и, не оглядываясь назад, помчалась, и не успокоилась, и не трогала тело свое, и не гадала на березовой коре, и не ходила на пивоварню, и не варила кисели, пока не разыскала Бабку и не впилась со всего духа в бабкину морщинистую жопу. И возопила Бабка в полный голос, и, не оглядываясь, помчалась, и не утихомирилась, и не знала отдыха, и не вязала пряжу свою чудовищную, и не пекла приворотных пирожков, и не сказывала сказы обратные, пока не разыскала Дедку и не впилась всеми своими еще вполне здоровыми и острыми зубами в дедкину твердую жопу. И разорался Дедка на весь космос, так что все планеты сотряслись, а из черных дыр выглянули улыбающиеся личики светозарных ангелов. И воздел Дедка лицо свое к небесам, и не оглянулся назад, где висела впившаяся в него Бабка, а за ней впившаяся Дочка и так вплоть до одичалой впившейся Мышки. Не оглянулся Дедка, а вместо того сотряс воплем своим одно мироздание за другим, и разбросал он в стороны руки свои, словно собирался обнять планету Нептун, и из ладоней его потекла светлая и переливающаяся Эктоплазма.