Ольга Брюс - Не буди спящее дитя

– И всё равно – я лучше всех, – потрогала украшение и звонко расхохоталась.

Вдруг перед глазами всё поплыло. Зеркало перекосилось, искажая отражение: стены, кровать, сундук… Только сама Катя осталась в прежнем виде. Протерев кулаками глаза, приблизилась к трюмо и наклонилась вперёд.

– Шо енто? – странно, но комната стала мутной, как вода в пруду после купания.

Убегать почему-то не хотелось. Уставившись в зеркальное стекло, девочка поняла: там всё осталось, как есть, а здесь невозможно разглядеть ни один предмет. Катя вглядывалась в отражение, наклоняясь ближе и ближе. Неожиданно её лицо начало меняться. Детские черты стирались и приобретали очертания взрослой девушки.

– Ой! – испугавшись, Катя отпрыгнула назад. – А Вы кто?

– Ты, – девушка улыбнулась и дотронулась указательным пальцем до стекла.

По зеркальной поверхности пошли водяные круги, смазывая противоположное отражение.

– Не уходи, – девчушка почувствовала тошноту и лёгкое головокружение.

Круги становились всё больше и шире, выпирая за края потёртой, деревянной рамы и затрагивая бревенчатые стены с чёрно-белыми портретами, на которых изображены родители и бабушки с дедушками. Их лица стали кривыми под прозрачными разводами, расплываясь в разные стороны и испаряясь, словно утренний туман.

– Ты, – эхом отозвалось в ушах, и Катя потеряла равновесие. – Ты, – повторил голос, удаляясь за пределы комнаты.

Падая на спину, девочка вскрикнула.

– Чего разлеглась? – чужой голос показался родным. – Подымайся, пора всех кормить.

Распахнув ресницы, первым делом Катюша увидела одежду и почувствовала резкую, удушающую боль в груди.

– Зачем в сундук полезла? Мамке енто не понравится, – в кухне кто-то стучал крышками от кастрюль. – Слышь, не?

Поднимая голову, Катя потёрла кости посередине грудной клетки и глубоко вдохнула.

– Я спала? – спросила сама себя, пытаясь подняться на замлевших ногах. Тяжёлая голова не хотела слушаться. Её тянуло книзу, как и веки, и верхнюю часть тела.

Оглядевшись, сообразила, пока ковырялась в мамкиных безделушках, уснула.

– Так енто был сон? – протёрла заспанные глаза и вытерла вспотевший лоб.

– Давай по-шустрому, чичас коров пригонють, – Паша заглянул в комнату, держа в руке кусок чёрного хлеба. – Я пошёл встречать, а ты курям воды налей.

И убежал на улицу. Положив бусы на место, Катя закрыла крышку сундука. Подошла к трюмо, осторожно ткнула пальцем в зеркало и прошептала:

– Ау, – внимательно посмотрела на отражение мебели. Провела пальцами по своим косичкам. Высунула язык и сузила глаза. Ткнула в стекло ещё раз. – Вы тута?

Но там никого не было.

– Ну и ладно, – хихикнув, побежала в кухню.

Набрала жестяной кружкой колодезной воды из цинкового ведра. Поднесла к лицу и отпрянула. Из кружки на неё смотрели хитрые глаза с накрашенными ресницами, длиннющими, как чёрная бахрома.

– Ой! – медленно опустила кружку на лавку рядом с ведром.

Обошла лавку и встала с краю. Вытянула шею, чтобы ещё раз посмотреть в отражение. Никого, кроме побеленного потолка, в воде не было видно.

– Бр-р, нервно передёрнула плечами и быстро-быстро покрутила головой. – Наверно, я исчо сплю.

Резко схватила кружку, разлив при этом часть воды на лавку, и жадно сделала три глотка.

– Уф-ф, – поставила посудину на стол. – Я тебе задам, – погрозила кулаком своему воображению и побежала во двор.

Выглянула из-за забора на дорогу, убедилась, что коров с поля ещё не пригнали. Покружилась у калитки, любуясь ярким платьем и радостно смеясь. Остановившись, погладила подол и поскакала поить домашнюю птицу. Заглянула в сарай, чтобы проверить, не снесли ли куры ещё яиц. Обнаружив гнёзда пустыми, немного расстроилась.

– Эх, вы, кудахталки, – пожурила ленивых птиц, устроившихся на лестнице, словно на курошесте, и подбежала к бочке с водой. – Ау, – сказала вполголоса, наклонившись с опаской. А вдруг там тоже чужое отражение?

Убедившись, что в бочке, кроме воды, никого, радостно схватила ведёрко и опустила тёплую воду.

Издалека донеслось мычание коров. Бурёнки и Зорьки устало ковыляли к родным дворам, оповещая о своём возвращении с далёкого «вкусного» поля и лениво смахивая хвостом с впалых боков надоедливых, кусачих мошек. Следом за стадом кормильцев домой вернулась и мама. Уставшая и очень сердитая.

– Вот чичас ты у меня схлопочешь, – открыв калитку, Маня окликнула дочь. – Енто ж сколько разов я буду выслухивать о тебе, а? Енто ж сколько нервов надобно, шоб ты вконец поняла? Иль драть тебя пора, як Сидорову козу?

Опустив ведро на землю, Катя приготовилась к наказанию. Правда, неизвестно – за что.

– Ты пошто мальца́ обидела? – вошла во двор и сняла косынку с плеч. – Енто ж по какому такому праву ты ему усю рожу расцарапала?

– Кому? – опешившая Катя не могла понять, какому мальцу, когда…

– Прибёг домой, пожаловался своей мамке, а она ко мне и давай орать при усём честном народе! – мать так яростно размахивала косынкой, что Катя поняла – сейчас будет лупка. – А она ж с брюхом, нервозная, як кошка окотившая! Енто ж, если шо случись, мы виноватые будем!

Скрутила косынку в жгут, подбежала к дочери и огрела по спине. Катя взвизгнула, не от боли, а от страха. Мать редко наказывала, но этого хватало. Могла отлупить прутом или рукой по мягкому месту. Уж очень она волновалась за людское осуждение. Мол, отец при такой должности, а дитё – нескладное.

– Вот я тебе чичас покажу, як на людёв ки́даться! – размахивая тряпичным канатом, Маня от всего сердца воспитывала дочь. – Усе щёки разодраны! А ежели б в глаз? А? Шо б мы тогда делали? На усю жизнь вину не отмолили бы! В кого ж ты такая уродилася? Ах ты ж, мерзавка, ах, злыдня пакостная!

Маня поднимала и опускала руку, а Катя подпрыгивала на месте и визжала, как молоденький поросёнок, играющий с собратьями в вольере.

– Мамка! – крикнул Павлик, пригнав корову. – За шо ты её?

– За дело, милок, за дело, – отвлёкшись на крик, Маня прекратила наказывать ребёнка. Повернулась и, задыхаясь, сказала. – Гони Зорьку в стойло.

Зарёванная Катя стояла рядом с мамой и жалобно всхлипывала. Вот так дела-а… Досталось ни за что.

– Чего ноешь? – Маня перевела взгляд на дочь. – Пошла в хату переодеваться. Ишь, нацепила праздничное и щеголяет по огороду. – Ткнула пальцем в затылок, – иди, говорю, и шоб я больше ничого о тебе не слыхала, иначе побрею налысо, и будет тебе наказанье. Попомнишь, як руки распускать. И шоб больше к Федьке не подходила!

Катя побрела в дом. Обидно? Не то слово. С чего это вдруг Федя сказал, что это она ему лицо повредила? Когда она ругала мальчишку за обман и дубасила его, то никаких царапин не оставалось. Зачем он соврал?