Роман Грачев - Борт 147. Дневник мизантропа

Юбилейный покупатель, говоришь…

В тот же вечер я позвони дилеру. Продавец сообщил мне, что мы учились в одной школе, едва ли не в одной параллели. На мое скромное замечание, что, несмотря на преклонный возраст школы, я через полгода отпраздную лишь свой тридцатый день рождения, а ему уже перевалило за полтинник, дядюшка ответил, что мы все равно земляки и должны по-человечески относиться друг к другу. Еще я узнал, что «чери амулет», мать ее, хорошая машина, что китайцы давно обогнали наш российским автопром, что за такие деньги и в такой комплектации я бы вообще ничего не купил, что в Калининграде, где собирали мой экземпляр, кроме «чери» еще делают БМВ, что земля квадратная, а свобода лучше, чем несвобода. Не узнал я лишь одного – какого черта делает это пятно на правом боку моей машины.

Зато продавец услышал много интересного о себе. Я раскрыл ему глаза. Представляете, столько лет жить и не знать, что ты мудак! Это очень серьезная проблема для многих наших сограждан. Я объяснил бы мужчине и еще что-нибудь, но связь оборвалась.

На следующий день у меня начались недельные гастроли в другом городе, а потом нужно было отвезти жену к ее маме, а потом я свалился с простудой… В общем, к концу июня я уже привык к пятнышку над задним правым колесом и даже стал считать его элементом, подчеркивающим индивидуальность. У каждой машины, как у старого зонтика Бараша, есть своя история, и история моей Мульки началась уже в салоне дилера. Почему я должен лишать себя воспоминаний? Я знаю каждую царапину и вмятину и помню обстоятельства получения каждой из них. Я не трясусь над железом, как над пипиской, поэтому железо мне служит практически исправно.

Чего не скажешь о пиписке. Жена подтвердит.

Холодало на глазах. Когда мы проезжали мимо отделения одного столичного банка на Комсомольском проспекте, электронное табло над его крыльцом показывало минус 20, а через десять минут на башне элеватора хлебокомбината красовалось уже другое число. Видать, градусники у всех разные, со своим индивидуальным характером – и у столичных банков, и у провинциальных хлебокомбинатов.

Толстяк по-прежнему молчал. Меня это по-прежнему устраивало. Правда, радио никак нельзя было заткнуть, потому что если его выключишь, то в тишине будет слышно, как у моей машины что-то свистит по правому борту. Неприятный металлический свист появился пару дней назад, в самые ядреные морозы, когда под новый год ударило тридцать пять. Что-то, видать, в железных кишках сначала оттаяло, а потом замерзло и до сих пор издает такие странные звуки. В сервисном центре источник не нашли. Сказали – покатайтесь недельку, послушайте, потом снова приезжайте. Ага, как будто в ваших ушах через недельку что-то изменится.

Словом, радио работало, и в какой-то момент наткнулись мы на выпуск новостей. Я сделал чуть погромче, чтобы узнать, нет ли свежей информации об убитом таксисте.

В декабре в городе произошел ужасный случай: таксист выехал на заявку и пропал. Девушка-диспетчер не дождалась от него доклада, стала звонить сама и не дозвонилась. Не объявлялись и клиенты. Либо они дождались машину, либо вообще не вызывали. Но дальше этих умозаключений дело не пошло, машина с человеком словно испарилась, как самолет на радаре диспетчера: вот он вроде есть, а в следующую секунду его нет, и ты покрываешься холодным потом.

Парня нашли только через два дня в овраге на окраине частного поселка возле автоматного завода. Его изуродовали почти до неузнаваемости. Машина, новенькая «вольво», разумеется, пропала с концами. За две недели следствие не продвинулось ни в какую сторону, а новости со временем перестали будоражить общественность. Однако я никак не мог забыть этот страшный случай. Дело в том, что парень работал в нашей конторе и выполнял заказ, который предстояло выполнить мне…

В свежем выпуске новостей, конечно, ничего нового не сказали, и я перестал его слушать, задумавшись о судьбе бедного таксиста.

– Вот мне всегда было интересно… – начал толстяк. Я из вежливости слегка склонил голову в его сторону.

– …какого черта они церемонятся с этими козлами?! – закончил пассажир.

Я сморщился. Лексика не очень подходила для разговора с человеком, которого видишь впервые в жизни.

– Кто с кем церемонится?

– Да с этими черножопыми, бля!

Я едва не ударил по тормозам. Будь у меня чуть меньше выдержки, мою Мулю со всем ее содержимым раздавил бы грузовик, шедший позади в весьма опасной близости.

«Вот же черт», – подумал я и коротко взглянул на пассажира. Милый толстячок с двойным подбородком, с глубокими морщинами, свидетельствующими о добродушном характере, маленькие глазки, пухленькие ручки, аккуратно одетый и приятно пахнущий, – словом, ничто в нем не выдавало махрового ксенофоба. Не помню, в каком фильме звучала фраза: «С самого начала вы мне понравились, но потом вы заговорили».

– Извините, что вы сказали? – переспросил я.

– Да вот сейчас новости были. Вы не слушали?

В его вопросе звенело негодование. Очевидно, я совершил ужасный поступок.

– Что-то случилось?

Толстяк сжал губы.

– Случилось! Двое черных с рынка опять изнасиловали нашу девчонку! Писец!

Я оцепенел. Нижняя челюсть плавно, как дверь с пневматическим доводчиком, заняла нижнее положение. По радио плакала над нелегкой судьбой паромщика Алла Борисовна, а пассажир с торжеством смотрел на меня. Он ждал ответа.

Что я мог сказать? Попытаться убедить эту тупую квадратную репу в том, что они изнасиловали девчонку не потому, что «черные», а потому что уроды, каких хватает в любом этносе? Едва ли эта гипотеза совпадет с его представлениями об устройстве мира, а если начать пропихивать ее в замученную голову силой, чего доброго, закончится всё обвинением меня в симпатиях к Америке и мировому сионизму. И хотя Америку я люблю значительно меньше, чем свою жену Катю, заканчивать смену дракой с идиотом очень не хотелось.

Толстяк же поспешил развить тему:

– Вообще, скотов надо вязать черед одного, вывозить отсюда вагонами на полигон и травить там, как тараканов, иначе они…

Ладно, сам напросился.

– Заткнись, – сказал я негромко, но твердо.

– Эмм… – Толстяк опешил.

– Я сказал – сиди молча, если хочешь доехать. Не надо срать в моей машине.

Я невозмутимо смотрел на дорогу, но внутри у меня все клокотало. Мы приближались к кольцу на мебельной фабрике, конечному пункту нашей поездки, и я был этому несказанно рад.

Толстяк стал недобро улыбаться. Его презрение к моей чистоплюйской персоне я почувствовал виском.

– Всё с вами ясно, – сказал он и полез в бумажник.

– С вами тоже, – ответил я.

Интеллигентское чистоплюйство? Пожалуй. Не стану утверждать, что оно у меня в крови. Более того, до попадания в армию я и не представлял, что вообще могу, даже с натяжкой, считать себя интеллигентом. Сержант Чумаков по прозвищу Кувалда в связке со старшим прапорщиком Дурындой (я долго не мог понять, это фамилия или прозвище) сумели объяснить, в какой капусте меня нашли и в какой канаве похоронят, если не научусь быстро и беспрекословно выполнять их приказы. Я учился как мог, постепенно утверждаясь в мысли, что на мои хрупкие плечи легла важная миссия – стать интеллигентом в первом поколении. Родители мои всю жизнь проработали на одном заводе, выпускающем неповоротливые тракторы, и одновременно вышли на пенсию. Среди братьев и сестер, теток и дядьев, дедушек, бабушек и их далеких предков самым продвинутым считался купец третьей гильдии Афанасий Селиверстов. Правда, чем он торговал, никто уже не помнил. Может, семечками на базаре.