Ирина Артамонова - Зигзаги жизни. Проза XXI века

Мы – мама, Рудик и я, сидели на вокзале на чемоданах и ждали поезда на Казань, когда к нам подошёл молодой военный и спросил у мамы документы. Ознакомившись с документами, он сказал: «Поступило распоряжение из Кремля. Вам не надо ехать в Казань. Сейчас на машине вас отвезут в Шарташ, там приготовлена для вас летняя дача. Пока тепло, вы поживёте там, скоро вам выделят жилплощадь в городе со всеми удобствами». Он взял наши чемоданы и пошёл к машине, мы пошли за ним.

Маленький летний домик стоял почти на пляже озера Шарташ на территории пионерского лагеря. Последняя смена уже закончилась, и народу на территории было очень мало. Нам понравилась большая светлая комната с застеклённой терраской и отдельным входом через эту терраску. Погода стояла тёплая и солнечная. Ласково плескались маленькие волны огромного, очень красивого озера. Купаться нам с Рудиком мама не разрешала (сама-то, я думаю, вечерком купалась), но я целыми днями бегала по пляжу, играла в чистый песочек. В этом уютном домике мы прожили, наверное, недели две.

В Свердловске нас поселили в коммунальной квартире на первом этаже кирпичного красного дома (в нем было четыре или пять этажей), в котором в то время жили, в основном, эвакуированные из Москвы семьи работников Кремля. Комната наша была не большая, но уютная. В комнате стояли две железные кровати (мне кажется, тогда все кровати были железные), на одной кровати спал Рудик, на другой, пошире – мы с мамой. У противоположной стены стоял обеденный квадратный стол, несколько стульев и шкаф для одежды. Между шкафом и столом на стене висела чёрная тарелка радиорепродуктора. По вечерам и утром мы слушали последние известия, сводки Информбюро о положении на фронте. В квартире, кроме нас с Рудиком, жили дети разного возраста, в том числе и мои ровесники. Мы подружились, играли вместе, ходили друг к другу в гости. В самой большой комнате, посреди комнаты, стоял круглый стол. За этим столом мы часто собирались по вечерам. Кто-нибудь из взрослых, или из старших детей, читал вслух детские книжки, бывало, мы занимались рисованием.

Мама в Свердловске не работала. Наверное, в переполненном людьми городе было сложно найти работу, но главное, надо было смотреть за детьми и кормить их. Рудик пошёл в школу, во второй класс, а вот о детском садике для меня и речи не шло. Нас прикрепили (и не только нас из нашего дома) к обкомовской столовой. Мы каждый день ходили туда обедать, довольно далеко пешком, зимой – по льду озера. На обед всегда был какой-то суп, второе и обязательно кисель. Этот кисель меня занимал, он был всегда разного цвета – розовый, красный, синий и даже зелёный, разных оттенков. Из чего его варили? Я однажды спросила об этом у мамы, она ответила: «Не знаю, ешь, что дают». Но надо было ещё завтракать и ужинать. Мама много времени тратила на приобретение продуктов питания. Часто рано утром, когда мы с Рудиком ещё спали, мама бегала на рынок. Ей порой удавалось купить там конину (говядины и в помине не было). Из конины мама делала котлеты и кормила ими нас – сама не ела, говорила, что не хочет.

Что такое домашний холодильник, тогда никто и не знал, продукты покупали понемногу и хранили их зимой между двойными оконными рамами. Накормив нас завтраком и проводив Рудика в школу, мама обычно убегала за хлебом и другими продуктами, которые давали по карточкам. Там всегда надо было отстоять длинную очередь. Я оставалась одна, правда в квартире всегда был кто-то из взрослых, кто присматривал за детьми, пока матери стоят в очередях. Возможно, женщины делали это по очереди. Мы не были голодными (грех жаловаться), но вкусненького было мало, а так хотелось. Иногда, когда маме удавалось купить на рынке белую булку и немного сливочного масла, мама баловала нас «пирожными» – кусок белого хлеба мазала маслом и посыпала сахарным песком. Это было так вкусно!

Где-то в середине осени, папа по телефону сказал маме, что в наш дом в Новоспасском переулке попала фугасная бомба и половина дома, где была наша квартира, превратилась в груды битого кирпича. Хорошо, что никто не пострадал, многие были в эвакуации, оставшиеся в бомбоубежище или на работе. Папа в то время жил в своём кабинете, домработница Галя, которая продолжала жить в нашей квартире, в этот вечер ушла в гости к подружке и там заночевала.

Когда разбирали завалы, доставали уцелевшие вещи и приглашали хозяев на их опознание. Папа узнал только наш персидский ковёр, который в 1938 году они с мамой привезли из Туркмении, и мою довоенную куклу с закрывающимися глазами. Как она осталась цела, просто чудо. Папа потом прислал этот ковёр и куклу посылкой в Свердловск. Где бы мы потом ни жили, этот ковёр всегда висел над диваном.

Я продала его только в 2005 году, когда переехала в новую квартиру из пятиэтажки. Ковёр был старый, по краям рваный, грязный, нести его в химчистку у меня не было сил. Я увидела объявление о скупке довоенных ковров, позвонила, подумала, ну дадут мне за него 1,5—2 тысячи рублей, и ладно. Приехал холёный мужчина средних лет, восточной внешности, посмотрел ковёр и сказал, что тот в плохом состоянии, требует серьёзной реставрации, и он не даст за него много. Я спросила – сколько? Он ответил мне: 2 000 рублей. Я согласилась. Расплатившись, мужчина схватил ковёр и, почти бегом унёс! Видно, ковёр стоил дороже, и покупатель боялся, что я передумаю. А с куклой я очень долго играла. Не помню, куда она потом девалась, когда я подросла. Наверное, кому-нибудь отдала.

Я росла девочкой смышленой, любила рисовать, слушать, когда мне читают книжки, знала много стихов наизусть и с удовольствием их декламировала. Но вот беда – я долго не выговаривала букву «р». Перед самой войной я, наконец, научилась говорить эту букву и рычать «рррр», мне это так понравилось, что я часто и вместо «л» стала говорить «р». Мама билась, билась над тем, чтобы я правильно говорила, но у неё ничего не выходило – я «рычала».

Помог смешной случай. Папа иногда присылал нам небольшие продуктовые посылки. У него был хороший, по тем временам, паёк, и он, наверное, сладости и что повкусней сам не ел, а присылал нам. Однажды в посылке было несколько больших шоколадных конфет. Я уж и вкус их забыла. Мама дала нам с Рудиком по конфетке. Рудик конфету сразу засунул в рот, а я, растягивая удовольствие и откусывая по маленькому кусочку, вышла в коридор.

Соседи увидели меня с конфетой, и кто-то спросил: «Ира, откуда у тебя такая хорошая конфета?» Я гордо и громко ответила: «Папа прислал!» Но в слове «прислал», я вместо «л» выдала раскатистое «р». Как же надо мной смеялись, повторяя на разные лады: «Надо же какой у тебя папа, как он умеет…» Я со слезами убежала в свою комнату, но тех пор никогда уже не путала эти две буквы и говорила так, как надо.