Ирина Артамонова - Зигзаги жизни. Проза XXI века

Шла война. По вечерам с замиранием сердца слушали по радио последние известия, женщины часто плакали, а мальчишки во дворе бесконечно играли в войну. В нашем доме было много детей разного возраста. В большой тихий двор детей выпускали гулять одних. И меня мама стала отпускать гулять, когда была дома и занималась готовкой, стиркой или другими хозяйственными делами, которые требовали довольно много времени. А во дворе порой шли «военные сражения». Мальчишки кидались камнями, кусками каменного угля, сражались на саблях, которые делали из железных обручей от бочек. Часто они травмировали друг друга довольно серьёзно, а уж на синяки и шишки никто не обращал внимания. Не миновали травмы и нас с Рудиком.

Однажды я возвращалась с прогулки и уже подошла к входной двери в подъезд, когда меня кто-то окликнул из подружек. Я повернулась спиной к двери, и в этот момент мне в голову случайно попал, очевидно, очень острый кусок каменного угля, который пробил шапку и голову выше лба, повредив, как оказалось, большой сосуд. Я заорала от боли, по моему лицу потекло что-то липкое, я закрыла лицо руками. Мама выскочила из двери, схватила меня на руки. Всё лицо и руки у меня были в крови.

Мама очень испугалась, целы ли глаза. Когда мама дома сняла с меня шапку, вытерла кровь, она обнаружила маленькую, но глубокую ранку, из которой, пульсируя, текла кровь. Чтобы остановить кровь и обработать рану, маме пришлось выстричь вокруг волосы. Я до вечера лежала, а потом несколько дней ходила с забинтованной головой.

Рудику во время одного сражения не без его участия железной саблей кто-то угодил по переносице. Помню, как его принесли на руках всего в крови. Мама обработала рану, остановила кровь. Рудик несколько дней не ходил в школу, лежал. На его точёном прямом носике на всю жизнь осталась интересная горбинка. Это была первая, но не последняя травма носа у Рудика. В подростковом и юношеском возрасте он много занимался спортом, и лёгкой атлетикой, и боксом, и самбо, и его носу часто доставалось. Однако всё это не мешало ему всю жизнь оставаться очень красивым.

С бабушкой Дарьей и Валентиной мы практически не виделись. Как-то зимой самая старшая папина сестра Серафима пригласила нас в гости, кажется, это был её день рождения. Там, конечно, были все – и Дарья Фёдоровна, и Валя, и самая младшая сестра папы – Зоя. Зоя мне понравилась, она была молодая, красивая и приветливая. Ещё там был муж тёти Симы, не помню, как его звали, и их двенадцатилетняя дочка Вера. Она казалась мне тогда совсем взрослой. Вера не проявила никакого интереса к такой мелюзге, как я, хотя мне хотелось с ней поговорить. С Рудиком Вера немного пообщалась. Мою двоюродную сестру Веру я видела один раз в жизни – тогда.

Папа, как и большинство мужчин, просился на фронт, писал заявления, но его не пускали. В мамином архиве сохранилось одно такое заявление с размашистой резолюцией Сталина – отказать! В конце весны 1942-го года, вместо фронта, папу направили в Челябинск, заместителем начальника Политотдела строительства большого порохового завода. Он приехал за нами на легковой машине, и мы, собрав свои скромные вещички, поехали в Челябинск. Ехали мы долго. Я сидела у мамы на коленях и смотрела в окно.

В Челябинске, в центральной части города нас ждала просторная двухкомнатная квартира в многоэтажном доме. Очевидно, дом имел пять этажей, так как лифта в нём не было. Хотя, может быть, дом был выше и лифт в нём был, но не работал. По лестнице всегда ходили пешком. Квартира была обставлен простой казённой мебелью: железные кровати, несколько тумбочек, шкаф для одежды, книжный шкаф, большой обеденный стол и диван, обтянутый чёрным дерматином. Кажется, было два балкона – на кухне (точно был) и в большой проходной комнате. В доме имелся водопровод и канализация, паровое отопление, которое до нового года не работало, в квартире – туалет и кладовка.

К нам вернулась бабушка Фрося, а мама устроилась работать в ближайшую поликлинику участковым врачом. Рудик осенью пошёл в третий класс. Что касается питания, то, как говорится, ничего лишнего, но всё необходимое было. На каждого ежемесячно выдавали продовольственные карточки, маме – рабочую, мне и Рудику – детские, бабушке – иждивенческую, а у папы был спецпаёк. Из подсобного хозяйства строительства время от времени нам привозили овощи. Беда в другом – у нас было очень мало посуды, в эвакуацию взяли минимум, всё остальное осталось в московской квартире, в доме, который разбомбили. Купить необходимое негде – война. Папа с утра до ночи работал, и его хозяйственными делами старались не обременять.

На рынке посуду не продавали, только меняли на продукты питания, в основном на хлеб. Бабушка, втайне от папы, но с согласия мамы, ходила на рынок, когда удавалось сэкономить буханку хлеба, и меняла на посуду. Постепенно, кое-что у нас появлялось, только не удавалось приобрести бидон и нормальные кастрюли. Суп варили в чайнике. Потом чайник мыли и кипятили воду для чая.

Однажды бабушка попала в одну из облав, которые довольно часто на рынках проводила милиция. Бабушку арестовали, отвели в отделение и стали допрашивать: где она украла буханку хлеба? Бабушка говорила, что это часть семейного пайка, дочка работает в больнице, получает рабочую карточку. «Ваша дочка крадет у больных хлеб! – закричали на неё. – Сейчас мы её арестуем!» Бабушка совсем перепугалась и сказала, кто у неё зять. Куда-то позвонили и отпустили бабушку, отобрав буханку хлеба. Бабушка вернулась домой сама не своя.

Вечером с работы папа вернулся сердитый и строго, не повышая голоса, потребовал от мамы и бабушки, чтобы такой самодеятельности больше не было, и они его не позорили. Кстати, я никогда не слышала, чтобы дома, в семье, папа разговаривал с кем-то на повышенных тонах или использовал грубые слова. Он был доброжелательным, спокойным и весёлым человеком, но, когда считал нужным, умел быть строгим. Через несколько дней нам привезли трёхлитровый бидон и три кастрюли (на семь литров, четыре и на два литра), сделанные из нержавеющей стали. Всё это очень долго служило нашей семье. Средняя кастрюля ежедневно использовалась и лет через двадцать все-таки прохудилась. Бидон висит в кухне на дочкиной даче, иногда им пользуемся, а самая большая кастрюля до сих пор служит – мы на даче греем в ней воду на плите, когда надо много горячей воды, и варим грибы после походов в лес.

Война шла далеко. В Челябинске не было воздушных тревог и, тем более, бомбёжек. Но город жил трудной жизнью. Все напряжённо слушали последние известия по радио, переживали. Были очереди за хлебом и другими продуктами, которыми отоваривали карточки. В октябре не включили паровое отопление, обещали затопить через месяц-полтора. Зима началась с сильных морозов. Кухня у нас была большая с кухонной плитой, которая топилась дровами. Нам сделали в кухне двухъярусные кровати, мы с бабушкой спали внизу, а Рудик – на «втором этаже». Папе привезли самодельный электрический обогреватель – асбестовая труба на ножках, обмотанная спиралью (как на электроплитке). Папа с мамой спали в спальне и на ночь включали это чудовище, которое на день прятали под кровать и чем-то ещё прикрывали, так как пользоваться в квартирах электрообогревателями категорически запрещалось, и бывали проверки. В большой комнате температура воздуха опускалась порой ниже нуля… Я, одевшись как на улицу, ходила туда днём гулять – меня одну ещё во двор гулять не пускали, а бабушке гулять со мной было некогда. Ещё в этой комнате после стирки вешали сушиться бельё, оно замерзало, как на улице, но через несколько дней высыхало.