Loafer83 - Держи меня за руку / DMZR

В этих песнях не было модного бита, под них не хотелось двигаться, крутить попой, кривляться, у меня и не получалось, на всех дискотеках быстро сдавалась и уходила в тень, боялась, что все смотрят на меня. И это было неправдой, смотрели на других девчонок, которым было что показать, что обнажить, пока учителя не видят.

Начался второй цикл, вводят иммунитет, иммуноглобулины и другие микротела, накачивают меня, как куклу, лопну скоро. Кровь через день фильтруют или обрабатывают, вены так гудят, что хоть вой, долго не могу уснуть. И Дима молчит, вот уже третий день, из-за него я стала смотреть на календарь, Дирк ничего не говорит, но и не врёт, не отмалчивается, гундося одно и то же, что он не вправе передавать мне эту информацию.

Последнее, что я получила от Димы, слова были перепутаны, он отправлял по строкам, я чувствовала, как ему было тяжело это писать:

Кто-то дотронулся до моего плеча и не сильно пожал. Резко пробуждаюсь, ничего не понимаю, где я. Темно, пахнет сыростью и канализацией, где-то течёт вода, дует в лицо сальный тёплый ветер, но от него только холоднее, на нос капает огромная капля, брызгами разлетаясь в разные стороны. Всё это длится не больше двух секунд, пока мой мозг соображает, оценивает окружающий мир и себя в нём. Это тоннель, похож на метро, а, может, другой, не знаю точно. Я сижу в тёмном проёме, свет сигнального освещения не пробивается сюда, я вижу часть тоннеля, но меня не видно. Свет, в тоннеле свет, это успокаивает меня, и я забываю, что кто-то есть рядом, не до конца пробуждаясь ото сна.

Меня дёргают за плечо, пытаются разбудить. Как раз вовремя, я опять закрыла глаза и улетела далеко вниз, в бездонный колодец тяжёлого сна. Просыпаюсь, кричу от страха, но мне зажимают рот. Я бьюсь, машу руками, но сильные руки сжимают меня в охапку, пытаюсь укусить руку, нащупать кувалду, она должна быть где-то рядом, пинаю её ногой, с ужасом понимаю, что теперь точно не дотянусь.

– Тише, тише! Не кричи! – шепчет мне на ухо мужской голос, что-то есть в нём знакомое, но ужас так овладевает мной, не слышу, не понимаю, кто это. Голос шепчет, это песня.

– Где-то есть корабли, у священной земли. Есения, это же я, не кричи.

Голос повторяет строки раз за разом, пока я не слышу их и успокаиваюсь. Я обмякла и во все глаза смотрю в черноту, не вижу лица, сама достраивая его в воображении.

– Папа! Папа! – кричу я, но рука зажимает мне рот.

– Не кричи, это я. Тише, Есения, нас могут услышать, – одними губами говорит папа и отпускает меня.

– Папа! – шепчу я, обнимая его, целуя, плача. – А они ничего не сообщают о тебе, я думала, что ты умер! Ты же не умер, правда?

Он молчит, ничего не отвечает, а я забываю про свой вопрос, не требую ответа. Ничего больше не важно, когда он рядом, ничего больше не страшно. Он поднимает меня, я не могу отпустить его, обнимаю за шею, прижимаюсь, как маленькая девочка, тихо плачу от счастья.

– Нам пора идти, – шепотом сказал он, поднимая мою кувалду и передавая мне. – Хороший у тебя инструмент.

Я бесшумно смеюсь, крепко хватаю рукоятку, чувствуя, как силы наполняют меня, и кувалда уже не кажется такой тяжёлой. Выходим на свет, и я вижу в его руках огромный колун, я такие только в кино видела, про канадцев, как они дрова рубили, а ещё один раз на строительном рынке, папа тогда смеялся, что если переедет на дачу, то обязательно купит себе такой, соседей отгонять. Лезвие чёрное, в бороздах грязи. Папа заметил мой взгляд и покачал головой.

– Где мы? Что это за место? – шепотом спросила я.

– Не знаю, потом поговорим, надо уходить, – быстро прошипел он и повёл меня по тоннелю влево.

Мы шли по рельсам, я часто оступалась, не попадая в такт шпал, папа шёл быстро, и я едва успевала за ним. Свет постепенно гас, и вскоре стало абсолютно темно. Папа остановился, я врезалась в него, машинально оглянувшись назад, там, где ещё виднелся слабый отблеск сигнального фонаря, мигавшего красной вспышкой.

– Теперь идём шаг в шаг. Не кричи, даже если услышишь что-то страшное. Надо идти, не останавливаясь, пока я не скажу.

– Я всё поняла, – прошептала я в ответ.

Он пошёл первым, я за ним, держа дистанцию в три шпалы. В темноте идти было легче, я быстро выровняла шаг по его шагам, попадая точно в центр скользкой шпалы.

Мрак сгущался сильнее с каждым шагом, сальный воздух становился тяжелее, приходилось заставлять себя дышать, лёгкие отказывались принимать в себя этот жидкий смрад. Мы шли долго, я быстро устала, а перегон всё не кончался. Рельсы стали поворачивать влево, и папа оступился, звякнув топором по металлу, тогда я поняла, что он тоже идёт вслепую. На этот шум слетелось сотня летучих мышей, мы прижались к шпалам, я закрывала голову, крича от ужаса, но не проронив ни звука. От этого немого крикаболело сердце, а от прикосновения жёстких крыл и когтистых лапок дрожало всё тело. Мыши боялись нас, как и мы их, но страх был сильнее разума. Волна схлынула, а мы всё лежали, я дрожала, а папа прислушивался. Он бесшумно подполз ко мне.

– Встаём и бежим, – сказал он.

– Но я упаду, – запротестовала я.

– Когда бежишь, не упадёшь.

Встаём и бежим. Полностью доверяюсь папе, отключаю от себя все чувства, которые бы мне мешали бежать, ноги легко касаются скользких шпал, иногда мне кажется, что я взлетаю и лечу, как поезд. Эйфория нахлёстывает по нервам, вытесняя страх, ожидание скорой встречи с чем-то ужасным, мерзким, что идёт на нас. Я чувствую это, практически вижу, как копошится мгла далеко впереди, как она медленно тянется к нам, неповоротливая, вонючая, я слышу мерзкое дыхание этих тварей, их булькающие голоса, которые звучат всё громче, пока полностью не заполняют тоннель, и я перестаю слышать нас, себя, в голову через уши, нос, рот, глаза проникает этот звук, их голоса, чавканье. Это напоминает огромного червя, с тысячью голов, с тысячью мерзких пастей, в которых десять рядов гнилых зубов и длинный шершавый язык в больших бородавках – это я вижу впереди, это нечто движется к нам, но не может легко протиснуться, тоннель узкий, стены сдавливают исполинское тело.