Владимир Ноллетов - Княжна на лесоповале

Это предложение понравилось. Видимо, расстрел был слишком прост и неинтересен. Разжаловать было забавнее.

– Звания лишить! Разжаловать его! Рядовым определить! – раздались голоса. – Пусть другого командира пришлют, понимающего!

– Так тому и быть, – согласился Сысолятин. – Разжаловать в рядовые! – Он спустился с трибуны, подошел сзади к Елагину и сорвал с него погоны. Лицо командира полка стало пунцовым. Сысолятин скомандовал: – Свободен, рядовой Елагин! – Солдаты засмеялись. Председатель комитета толкнул полковника в спину. – Ступай, ваше благородие!

Тот, наклонив голову, пошел в сторону штаба. Солдаты, не особенно торопясь, расступались перед ним. Со всех сторон слышались едкие замечания.

Сысолятин подозвал двух солдат. Движением головы показал на Гриммельсхаузена.

– Расстрелять шпиона!

Он вытянул руку в сторону насыпи. Она находилась неподалеку. Неизвестно было, когда, зачем и кто ее насыпал. Скифы, может быть. Солдаты, с винтовками наперевес, отвели подпоручика за насыпь. Прозвучали два выстрела.

Люди стали расходиться.

Вдруг со стороны штаба донесся еще один выстрел, пистолетный.

Это полковник покончил с собой.

1

В первые дни после Октябрьской революции в жизни князей Ясногорских ничего не изменилось. Лишь Варьку чаще стали видеть пьяной, да Степка начал пререкаться с княжнами.

Но вскоре пришла беда.

Как-то утром княгиня Мария Евгеньевна спустилась на первый этаж отдать распоряжения поварихе. Вдруг она услышала мужской смех и женское хихиканье. Из комнаты Варьки, подкручивая щегольские рыжие усы, вышел матрос и пошел по коридору. Он был увешан оружием. Черный бушлат опоясывали крест-накрест пулеметные ленты. Сама Варька, босая, в одной ночной рубашке, стояла в дверях и махала ему вслед рукой. Увидев Ясногорскую, она поспешно отступила назад и захлопнула дверь. Матрос поравнялся с княгиней. От него несло перегаром. Он дотронулся до бескозырки и произнес с ухмылкой:

– Мое почтение.

Швейцар, благообразный седой старик в богатой ливрее, угодливо распахнул перед ним входную дверь.

– Покедова, – сказал ему матрос и ушел.

Княгиня устремила на швейцара грозный взгляд.

– Тимофей, как в доме оказался посторонний?

– Моя вина, ваше сиятельство, – торопливо заговорил старик. – В час ночи Варька стучит, просит впустить. Я открываю, а Варька с матросом этим. Обои выпимши. С ним хочет войти. Он, дескать, утром уйдет, никто не узнает. Я, конечно, матроса не пускаю. Не положено, говорю. А он: теперь-де балтийские матросы решают, что положено, а что не положено. Оттолкнул меня и вошел. Я хотел звать на помощь. А он пистолет в сердце мне тычет. Молчи, мол, буржуйский прихвостень. Иначе, дескать, застрелит как врага революции. Я и пропустил. Что мне еще оставалось делать, ваше сиятельство?

Он покаянно развел руками.

Мария Евгеньевна решительными шагами направилась к двери Варьки. Приказала:

– Варвара, выходи! – Показалась смущенная Варька, уже одетая. – Ты же прекрасно знаешь, – продолжала Ясногорская властным и резким тоном, – что приводить кого-то в дом без разрешения строго запрещено. А ночью – тем более! Почему же ты ослушалась?

Девушка глядела в пол и молчала.

– Отвечай! – гневно воскликнула княгиня.

Варька вдруг вскинула на нее злые глаза.

– Ваша власть вся вышла! Простые люди теперь хозяева́.

Княгиня опешила, изумленно подняла брови. Но только на миг.

– Вон! – Она указала на входную дверь. – Не смей больше появляться в этом доме!

Ясногорская отправилась на кухню. Глядя вслед удаляющейся величественной фигуре, Варька пробурчала:

– Ну, это мы еще посмотрим.

Княгиня не расслышала.

На кухне она велела поварихе приготовить ростбиф и испечь блинов. И добавила:

– А дочь твою я прогнала.

Матрена открыла рот.

– Господи боже мой! За что, ваше сиятельство?

– За неподобающее поведение.

– Ваше сиятельство, она исправится! Я из нее дурь выбью! Христом богом молю, отмените ваше решение! Помилосердствуйте!

– Нет! – Княгиня все еще гневалась.

По щекам поварихи потекли скупые слезы. Странно было их видеть на этом грубом лице.

– Куда ж она пойдет, ваше сиятельство? – причитала Матрена. – Некуда ей идти. А сейчас такое в городе творится! Пропадет же она на улице. По рукам пойдет. Ваше сиятельство!

– Довольно об этом. Своих решений я не меняю. – С этими словами Мария Евгеньевна вышла из кухни.

Варька собрала вещи и ушла.

– Вчера фон Ауэ уехали в свое псковское имение, – сказала за ужином княгиня.

– Особняк у них отобрали. Теперь там какое-то большевистское учреждение.

Старый князь помрачнел.

– Отобрали? Следовательно, грабеж теперь узаконен?

– Они называют это экспроприацией экспроприаторов, – с усмешкой сказала княгиня.

Старый князь посмотрел на Марину.

– Разве к этому стремились русские революционеры?

– Большевики авантюристы, а не революционеры, – ответила та, не замечая, что слово в слово повторяет Зубова.

Внезапно раздался громоподобный стук в парадную дверь. Появился перепуганный швейцар.

– Пьяные матросы ломятся. Требуют открыть. Грозят дверь разнести.

Старый князь встал и вышел из столовой. Княгиня, княжны и швейцар последовали за ним. Стук не прекращался. Они подошли к парадной двери. Фекла с дочкой и повариха с сыном тоже были здесь.

– Открыть революционным матросам! – доносилось с улицы. – Все равно ведь войдем! Балтийцев никто не остановит. Войдем и именем советской власти расстреляем за неповиновение!

Матросы два раза выстрелили в дверь. Доброхоткины вскрикнули.

– Открой, Тимофей, – сказал князь.

– Открываю, не стреляйте! – крикнул дребезжащим голосом швейцар и открыл дверь.

В дом ворвались десятка два разгоряченных и пьяных матросов в главе с рыжеусым. Рядом с ним была Варька. Матросы были в черных бушлатах и черных брюках клеш.

– Почему так долго не отворяли? – грозно спросил рыжий. – Расстрела захотели? – Видимо, он был у них за командира.

– Вся семейка здесь, – сказала Варька.

Какой-то матрос присвистнул.

– Вот так красотки!

– Отродясь таких не видал! – добавил другой, с огромным красным бантом на груди, и плотоядно заулыбался.

Рыжий поднял руку, как бы призывая к тишине и вниманию, и сурово произнес:

– Объявляю волю революционной власти. Особняк изымается на пользу народу. По-научному сказать, экспортыация экспорт… Грабь награбленное, то есть! Комнаты, где слуги живут – бывшие слуги, то есть, – теперь их полная собственность. А вы, господа, прямо сейчас, в чем есть, прямо с этого места – на улицу!

Фекла ахнула.

– Слыхала, барыня? – сказала злорадно Варька. – Выметайся! Живо!