Никита Левченко - Исповедь

© Никита Левченко, 2022

ISBN 978-5-0056-8152-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Представь, что ты выпустишь свои текста в восемнадцать лет в память о себе.

Надеюсь, для траура?

Я никогда не хотел создавать свою книгу. Я никогда не хотел показывать своих детей. Я никогда не хотел, чтобы мои чёрные буквы на белом фоне вызывали у людей выброс нейромедиаторов.

И что мы имеем? Я выпускаю собственный сборник, чтобы те, кто будет читать его, всегда помнили того самого странного безэмоционального мальчишку с серыми глазами, царапиной на левом предплечье и грызущими его внутри демонами.

Добро пожаловать в липкий мир страхов, надежд и расплывающихся аллегорий. Попробуй выжить, будучи уже мёртвым.

Январь.

Вновь потерял близкого человека

«Бледность – удел аристократов» – всегда с улыбкой говорила ты, когда мы прогуливались по саду. Солнце грело, жучки стрекотали, ветерок обдувал. Ты срывала цветы и собирала букет, которые позже я увижу в хрустальной вазе, стоящей на столе.

Листочки красные, жёлтые, оранжевые. Мёд золотой, тягучий. Ты сидишь в саду и читаешь Трумена Капоте. Изредка морщишься, когда не понимаешь то или иное предложение. Улыбаешься мне, когда я приношу тебе яблочный сок. За сок ты потом подаришь мне гербарий, и мы повесим чужие листочки и цветочки в рамках на стену. И будем любоваться ими.

Зимой было страшно. Я грел тебя изо всех сил. Ты постоянно жалась ко мне и тряслась от холода. За окном была сильная вьюга и как только завывало – ты вздрагивала и утыкалась мне в плечо. Когда ты засыпала, я уходил ненадолго – боялся, что ты замёрзнешь. Я отходил, чтобы поставить чайник. Ты очень любила чёрный чай.

Пруд. «В нём нет рыб, но я бы хотела, чтобы они там были. Большие, маленькие, серебряные, тёмные, цветные» – разговаривала со мной ты, глядя в пустующий пруд. Я всё хотел купить или выловить сам рыбок, чтобы ты любовалась ими. Мне нужна была твоя улыбка. Мне было жизненно необходимо видеть её.

Февраль.

Пью Феназепам, но не помогает

Весна вызывает чувство страха и тревоги. Мне хочется свернуться комочком и ничего не делать. Я не хочу слышать пение птиц, видеть всю эту мерзкую оттепель. Холодный ветер заставляет меня вздрагивать, когда задувает под куртку, и я тихо ругаюсь из-за этого.

Лишний раз прислоняю голову к стеклу и вздыхаю. Я правда не хочу весны. Чувство одиночества будет нарастать с каждым днём. Царапины на руках будут глубже и шире. Пить таблетки. Таблетки. Успокоительные, антидепрессанты, да что угодно! Таблетки! Буду пить таблетки в надежде, что когда-нибудь я словлю передозировку и весна для меня не настанет.

Но если будет слишком поздно? Если я умру в середине весны? Тогда она будет вечная. Вечные слёзы и вечное одиночество. Сердце давит, грудину рвёт на части, будто что-то сидит внутри и хочет вырваться.

Я хочу кричать, чтобы сорвать нахрен связки. Не хочу весны. Мне страшно. Я боюсь.

Июнь.

Я смотрю кино про себя, в котором я смотрю кино

Он заперт в своём сознании и изо дня в день сматывает старую кассету с потёртой надписью «Жизнь», которая написана чьим-то корявым почерком – не его. «Жизнь» уже не кажется ему таким хорошим фильмом, что вечно заканчивается на интересных моментах из-за того, что старый видеомагнитофон зажевал плёнку. Надоевшая кассета летит в стену и, уцелев, падает на деревянный пол. Он закуривает в четырёх стенах, оклеенных оранжевыми обоями с раздражающим узором.

«Жизнь» вновь мотается умелыми руками, которые отлично орудуют обгрызенным карандашом. Он уже не хочет злиться – устал.

Он заперт в картонной симуляции с куклами, которыми управляет умелый кукловод. Але-оп! Хлоп-хлоп-хлоп. Картон начал покрываться плесенью. Кажется, что вот-вот декорации упадут и он наконец-то стряхнёт пепел на мать, притопчет его ногой и пойдёт дальше.

Но куда это?

Куда дальше?

Клетка открыта, окно выбито, картонные стены упали, стекло треснуло и разбилось на тысячи маленьких осколков. Но он не идёт. Он сидит и мотает осточертевшую ему кассету с потёртой надписью «Жизнь».

Я видел всё. Я не пойду. Сценарий передо мной. Я боюсь умирать. Я смогу изменить свою жизнь.

Я боюсь умирать в одиночестве.

Непотушенная сигарета, выпавшая изо рта, зажигает деревянный пол.

Это сценарий другой жизни.

Июль.

Мы все – муравьи

Она смотрит на его белоснежную на солнце кожу. Даже сейчас, когда опасаться уже поздно, она дрожит перед ним. Ноги совсем не держат, и она падает к нему – не прижимается. Пару минут молчит, охваченная шелестом высоких деревьев, а затем запускает пятерню в густые тёмно-русые волосы, борясь с внутренней собой.

Я пришла. Хотела никогда не прийти сюда.

Слова роняются на землю большими каплями боли и страха. Не выдержав гляделок со смертью, она поднимает потухшие очи к небу. Тёмные облачка играют в чехарду.

Я не хочу ничего говорить.

Слёзы подступают к горлу, когда в ответ ей не раздаётся низкий озлобленный мужской голос. Она хочет услышать его снова. Хочет ещё раз вцепиться в запястья рук, что держали её шею получше затянутой петли.

Ты мучил меня, но свободу получил почему-то ты, оставив меня одну вспоминать кровавые углы нашего дома.

Вдруг ей резко захотелось прижаться к белому кресту и поцеловать позолоченного Иисуса в его святую макушку, но воспоминания топят её, словно новорожденных слепых котят в холодном глубоком озере.

Я знаю, что мы связаны красной нитью. Ты нас связал. Она отравляет меня. Ты не представляешь сколько раз я пыталась перерезать эту нить, но ты всегда заламывал мне руки.

Она вздрагивает, когда большая чёрная ворона, глядя на неё бесноватым зрачком, каркает. Она быстро встаёт, осознавая, что ворона очень похожа на лежащего в утробе матери. Она решает делать то, что всегда пыталась сделать, но ей постоянно что-то или кто-то мешал. Если бы можно было, то она бы закрыла калитку оградки на защёлку, чтобы он не вернулся за ней ночью, но оградки нет.

На выходе она оборачивается на толпу прогнивших трупов и среди них замечает его. Высокий мужчина с чёрными, как ночь, волосами и карими глазами, стоящий у белого безымянного креста, заваленного траурными венками, без оградки. На лице его полуулыбка, а в виске дыра.

Я люблю тебя, но я боюсь тебя, милый.

Август.

Наконец-то свободен

В той же одежде и лицо одинаковое.