Дарья Быстрицкая - Теория выбора и случайностей. Часть 2. «Кто есть кто, или Долой маски!»

– Я люблю тебя и не хотела расстраивать. Не хотела, чтобы ты разочаровался в своём друге.

– Если бы любила, то сказала бы. Если бы любила, то постаралась бы избавить меня от такого друга-урода. Или, по-твоему, лучше было позволить ему и дальше поступать со мной по-свински?.. И ты бы сказала всё мне, если бы не хотела спать с ним.

– Ты бы мне не поверил.

– Я всегда тебе верил, – глухим голосом возразил парень, – и ты это знаешь. Не звони мне больше. А с Ромой вам совет да любовь.

Он положил трубку и долго стоял, опершись о маленький столик под телефоном. Он вдруг мысленно поблагодарил Бога за то, что застал их «после», а не в процессе. Иначе бы его, наверное, вырвало.

Он чувствовал, что ему не хватает воздуха. Весь мир давил на него. И этот их разговор. Внутри словно на месте леса, богатого растительностью, образовалась холодная, пустынная тундра со своей вечной мерзлотой.

Как каменный Миша вернулся на кухню и с невозмутимым выражением лица продолжил завтрак. Родные глядели на него во все глаза. Они давно не слышали, как он кричит: его спокойной уравновешенной натуре можно было позавидовать. В комнате работал телевизор, поэтому никто из Самойловых не разобрал, что он говорил и кричал, но зато слышали, как он кричал. Убавить же в телевизоре звук им не позволила совесть.

– Аня беременна? – осведомилась Татьяна Леонидовна.

До того, как был задан вопрос, Михаил не поднимал глаза, хотя ощущал на себе их взгляды. Но также он чувствовал, что снова находится на грани истерики. И тут неожиданно на него снизошло отупение, и он спокойно поднял глаза на свою семью.

– Вроде нет. Я не знаю.

– Что значит «не знаю», Миша? Сначала ты не хочешь с ней разговаривать, а потом орёшь на неё, как ненормальный. Я так понимаю, что ты с ней расстаёшься? Уж не от того ли, что она залетела от тебя?

Катя даже подавилась из-за того, что мама так прямо и откровенно выразилась. Отец помрачнел. Миша же был невозмутим.

– Нет. А если Аня и беременна, то совсем необязательно от меня.

– От кого же ещё?!

– От Ромы, например. У них там… любовь… или секс – я не знаю точно: не выяснял. Спасибо, мама.

Такой же каменный Миша встал из-за стола, ополоснул кружку и ушёл в комнату.

Родители его не поддерживали, и он знал, в чём причина. Они отчего-то решили, что всё это несерьёзно. Они вбили себе в голову, что он ещё мал, и не допускали мысли, что он Аню любил по-настоящему. Михаилу это было смешно, ему хотелось их спросить: «А во сколько, по вашему мнению, бывает любовь? В тридцать? Сорок? Пятьдесят?». У многих первая любовь случалась лет в пятнадцать-шестнадцать. Ему тоже тогда, когда она возникла, было 16 лет. А теперь было двадцать – самый подходящий возраст для любви. Но родители этого не понимали. Или не хотели понимать. Или им было лень помочь ему.

Он употребил слово «секс», но родители всё равно не поняли, что именно случилось. Зато Катя поняла. И потом назвала его тюфяком. Он не обиделся. Как раз от неё он не ждал поддержки, но какую-никакую поддержку ему оказала именно она. Тем, что вела себя с ним, как ни в чём не бывало. Тем, что не убеждала его в том, что его проблемы ничтожны. Тем, что всё понимала. И вроде бы Катя ничего не делала, а какую-то незримую её поддержку он чувствовал.

Миша собирался разобраться с Ромой, но никак не мог настроиться на встречу с ним. Прошла неделя, а за ней началась другая. В понедельник он возвращался домой с работы и у подъезда встретил Аню.

Она всё так же продолжала звонить и, кажется, даже приходила к нему домой, когда его не было. Мама её жалела, думала, что Миша просто ревнует, и настаивала на примирении. Михаил с матерью к тому времени уже успел поругаться, чего с ним прежде не случалось. Он первый раз в жизни повёл себя жёстко и даже не пожелал Самойлову-старшую слушать. Он сам считал, что это невежливо, но она мучила его своими разговорами, и он просто-напросто сказал ей:

– Нравится тебе Аня – живи с ней сама, люби её, сколько тебе будет угодно, – и вышел из комнаты, закончив тем самым разговор.

И вот теперь Аня подкараулила его у подъезда. Бежать, как трус, он не хотел. Она смотрела на него своими грустными глазами, а он старался на неё не смотреть вообще и остановился на расстоянии метров двух-двух с половиной.

Вежливость в нём была заложена с детства, поэтому он всё-таки с ней поздоровался. Она ответила и, заговорив, сделала шаг к нему.

– Не подходи ближе, – твёрдо попросил Самойлов.

Она подчинилась и замерла. И снова стала просить прощения. Он её почти не слушал и только смотрел на это любимое лицо.

Как же ему хотелось сделать то, о чём она просила! Как бы ему хотелось простить, притвориться, что ничего этого не было. Хотелось любить её и снова быть любимым ею. Хотелось забыться. Но гордость и рассудок не позволяли. Миша понимал, что уже никогда не сможет ей доверять так, как прежде, понимал, что всё время будет бояться, что ему вновь вонзят нож в спину. Понимал, что это нехорошо по отношению к самому себе.

Он так любил её! И от этого злился на себя. Он смотрел на неё, и ему хотелось схватить её за плечи, трясти, трясти и спрашивать: «Ну, зачем? Зачем ты это сделала?!».

Михаил не подозревал, до чего же страшно было в тот момент смотреть на его лицо, в больные глаза, которые выдавали все его чувства.

– Миша, прости меня, – в который раз сказала Аня.

– Я… хочу. Но не могу, Аня. Не могу. Прости.

– Миша…

– Аня, я прошу тебя, – тихо произнёс Самойлов. – Если ты ещё хоть немного меня любишь, то, пожалуйста, оставь в покое. Не звони мне больше, не приходи. Ну, не мучай ты меня!

По щеке у него потекла слеза, и он злился на себя за это, хотя и понимал, что строить из себя равнодушного и гордого нет смысла: они оба знают, что это не так.

– Уходи, – прошептал он. – Пожалуйста. Уходи. Уходи.

Он стремительно прошёл мимо неё в подъезд и уже там позволил себе перейти на бег. Миша пулей взлетел по лестницам, миновав свой этаж. Он встал у окна и вцепился в подоконник, чтобы не вернуться туда, к ней. Он боролся с собой из последних сил. Аня пошла прочь, и Михаил стиснул челюсти, чтобы не завыть во весь голос. Ему так хотелось побежать за ней…

Домой он вошёл через некоторое время, когда пришёл в себя. Он чувствовал себя слабым, обессиленным после этой яростной борьбы с собой. И внутри всё болело сильнее прежнего от встречи с ней.

Миша, снова ощущая себя каменной глыбой, сидел за столом вместе с семьёй и ужинал. Мама сообщила, что Аня приходила, и спросила, видел ли он её. Михаил солгал, что нет. Катя на него покосилась, словно знала, что он лжёт. Но он не поднял глаз, не посмотрел на неё. Он не знал, что она видела или слышала, и знать не хотел.

А на следующий день Самойлов отправился к Роме. Он хотел набить своему другу морду, но не был уверен, что сделает это: подобный поступок был не в его стиле. Однако когда он увидел Романа, то тут же решил, что всё-таки побьёт его. Но не побил.