Геннадий Гаврилов - Письма странника. Спаси себя сам

К тому же, для каждого из нас своя жизнь – самый главный Путь и есть. Именно по этому пути нам предначертано Судьбой – кому ползти на четвереньках, кому торжественно идти, а кому и величественно ехать на «паре гнедых» день за днем, год за годом.

Процесс такого непрерывного движения на протяжении нескольких десятков лет и есть наше Познание Жизни и, в первую очередь, – своей Жизни. И потом, за моими плечами все же выстроились в шеренгу 60 ее пламенных лет. Пламенных, не в смысле сильно и ярко сверкающих на общественном Олимпе, и не пылких и страстных в любовных утехах, а объятых пламенным жаром той печи, в которой обрабатывается на Земле материал нашего Духа.

В этой печи наши ошибки и заблуждения переплавляются в бесценный для нас житейский опыт. В этой печи наши субъективные впечатления и эгоистическое мышление постепенно выгорают, уступая место кристаллам нержавеющей стали Вселенской Истины. И с этих позиций, думаю я, стоит ли утруждать себя поиском особого названия для того, что я хочу предложить внимаю своего Друга. Пусть это будут просто страницы «Писем странника», преодолевающего холмы и овраги своей странной жизни на пути к себе.

И как знать, может быть, эти письма, в какой-то степени, помогут идущим следом преодолеть крутые виражи своих духовных поисков и устремлений, поскольку именно вытаскивание себя за волосы из болот и грязи человеческого бытия и является основным смыслом нашего вхождения в земную жизнь.

Разумеется, что для каждого из нас нить прожитых лет не обходится без узловых дат, которые, как указатели на развилках дорог, меняют направление нашего жизненного пути.

По этим узловым датам жизни я и предлагаю тебе, мой далекий и близкий Друг, начать неспешное движение по страницам моих незатейливых Писем. А ты уж сам определи – где ускорить чтение этих страниц, а где замедлить, что пропустить, а на что обратить свое пристальное внимание. Итак, родился я в 1939 году, в ночь на воскресенье 16 апреля в Ленинграде, ныне – Санкт-Петербурге.

Так что все мое детство было блокадным детством.

Кольцо вражеских войск, замыкавшее город, видимо, и явилось для меня предтечей тех кольцевых спиралей колючей проволоки, которые затем цепко и долго окружали и тело мое, и душу.

Сразу после войны – школа (1946–1956), затем – Техническое училище при заводе «Электросила», после которого – двухлетняя работа токарем на кораблестроительном заводе Ленинграда.

В школе перебивался я с хлеба на квас – с тройки на четверку, завидуя своему соседу по двору и по парте – круглому отличнику.

А как вечерами он тренькал на семиструнной гитаре – дворовые мальчишки слушали, забыв о девочках. Правда, я тоже старался тянуться за лидером. Пробовал на домре играть, на альте и валторне надувал щеки, там – за шахматами пешки передвигал, здесь – из тонкого бамбука самолетики строил, в другом месте – в балетном классе у зеркала и сюда ножкой, и туда. И даже мать вызывали в школу для показа ей моих непристойных стихов.

– А посмотрите, сколько здесь ошибок-то, – возмущалась и возмущалась учительница по русскому языку, перелистывая перед удрученным лицом матери листы моей «поэмы» про Марфу и Федора.

Но если что и захватило меня в юные годы, так это запах канифоли, таинственные прямоугольники конденсаторов и трубочки сопротивлений, не говоря уже о завораживающих огоньках радиоламп. Из всего этого материала, оказывается, можно было спаять говорящую голосом диктора всесоюзного радио хитроумную штуковину. Ясно, что не хватало мне времени на школу.

К тому же увлекался я книгами. Вот смотрю сейчас свои конспекты тех школьных лет: выписки из произведений Ф. М. Достоевского – моего любимейшего писателя; «Очарованный странник» и «Запечатленный ангел» Н. С. Лескова; «Страдания юного Вернера» И. В. Гете и другие.

Среди них и более двадцати мелко исписанных страниц – особо приглянувшиеся места из книги Этьен де Сенанкура «Оберман», написанной почти 200 лет назад.

«Я заглянул в себя, осмотрелся вокруг, – читаю отзвучавшее во мне тогда, – я спрашивал людей, чувствуют ли они подобное мне; я вопрошал, отвечает ли окружающий мир моим наклонностям; и я увидел, что нет согласия между мною и обществом, между моими потребностями и тем, что создано им… Силою воображения я пытался облагородить многообразные предметы, привлекающие людские страсти, и ту химерическую цель, которой люди посвящают свою жизнь.

Я хотел это сделать и не мог.

Почему земля представляется мне столь унылой?

Мне не дано насытится, ибо я повсюду нахожу пустоту».

И я думаю сейчас, что эти строки из Сенанкура, выписанные в тетрадь более 40 лет назад, стали для меня почти пророческими.

Из заводских лет не уходит из памяти плотный красивый парень. Станок его стоял перед моим – и я постоянно видел его со спины, удивляясь той легкости и виртуозности, с какой он управлялся с железом или латунью, превращая их в замысловатые и красивые штуковины, так необходимые зачем-то кораблям, которые наш завод строил. Всегда этот парень был в шляпе и в галстуке, всегда опрятен и с чистыми руками, не в пример моим – замасленным.

А как шикарно он мог после обеда, на третье, если состоялся спор или соревнование на эту тему с ним, выпить, небрежно развалясь и обмахиваясь широкополой шляпой, 10 стаканов компота. Соперника в туалет несут, а он – как ни в чем не бывало.

И женщина помнится – молодая, в рабочем халате. Фигура не удалась у нее, но небесного цвета глаза и форма лица меня поражали. И когда в цеховом ларьке мы оказывались в одной очереди за кефиром, каждый раз сокрушался я такому несоответствию в ней природы.

Да и часто так – форма цветет, а душа воняет.

Или напротив – прекрасная душа зажата в невзрачной форме.

Какая-то все же червоточинка зарыта в природных явлениях.