Анна Маринченко - А с утра на работу

Да, мне точно уже хватит.

Но, судя по всему, Машка даже пьяную меня так просто не оставит в покое.

– Давай спать. Косуха – это всегда лучше. Косуха – это тепло. Ее еще ветром не продувает. Точно лучше стрингов. – Мы наконец-то разбираем кровати, выключаем свет. Машка вдруг вскакивает и залпом допивает бокал. – За косухи!

К утру меня немного отпускает. Дыра в районе сердца затягивается как раз к петухам в моем будильнике:

– Кукареку!

Первым делом ищу глазами свою косуху, сейчас она – центр моей жизни, старая и потертая, но зато на безопасном расстоянии от кружевного белья.

Я наливаю чай и кладу ложку. Чай давно пью без сахара – диабет не позволяет, но ложку кладу в стакан непременно. Крохотные ложечки, чуть больше кофейных, но меньше чайных. Не знаю, как такие называются, я зову их чайными. Выцветшая позолота на черенке, истончившаяся от времени шейка, блестящий на солнце мельхиор черпака. Этим ложкам лет семьдесят, я помню бабушкины рассказы о том, как она стояла за ними в очереди несколько часов, и ей не хватило. А потом дед подарил такие на 8 Марта. С дедом они вскоре развелись, дед уехал в другую республику СССР, завел новую семью. А его подарок остался.

Бабушка вынимала их из серванта по праздникам, перемывала в тазике теплой воды с мылом, бережно вытирала полотенцем. И всегда завешивала окно в кухню в такие дни, чтобы не выгорели на солнце. К этим ложкам доставали широкие чашки с крупными цветами, а еще пекли блины. По блинам расползалась сметана, создавая сказочную белую шапку. Блин превращался в айсберг, который медленно выползал из общей тарелки на мое блюдечко. Теперь можно было взять ложку и создать на сметанном айсберге сахарную верхушку. Затем блин сворачивался в рулетик и отправлялся в рот.

Сегодня я достаю эти ложки, аккуратно ищу, куда их пристроить на столе, чтобы на них не падало солнце. Дети бурчат, что я опять вожусь с мытьем посуды руками, а не складываю в посудомойку. Теплый металл отзывается в ладони бабушкиным прикосновением. Стоит лишь поднести к глазам нежную вязь рисунка, как перед глазами встает огромный стол под вишней на улице. Скатерть немного кособочит красными крестиками узора – ее вышивала тетка на уроках труда в школе. И бабушкин голос доносится из летней кухни:

– Чашки-то, чашки красивые доставайте. И ложечки мои не забудьте!

Я выставляю на стол тарелку с блинами, достаю банку сметаны, проверяю, полна ли сахарница. Зову за стол детей, благо их сегодня много – приехали все братья с семьями. Когда чайные ложки разложены, происходит чудо: кухонный стол в квартире удлиняется. На той его стороне скатерть, расшитая красными крестиками, падающие с вишневого дерева листочки, а главное – люди, все живы, все с нами.

– Нет, так дальше жить нельзя! – Женя перевернулась на живот и отложила книгу. – Вот смотри, идёт волк ночью по лесу – голодный, конечно, – а тут ты ему навстречу. И что делать?

Я потрогала ее лоб, а затем понюхала стакан.

– Так я и знала! Кола была разбавлена!

– Ага, – радостно согласилась подруга, доставая солнцезащитный крем из сумки. – Была, конечно. Кстати, ром ещё остался, тебе плеснуть?

– Жень, мы в Анапе, какие волки? Максимум, ящерица.

– Я так, образно. Вот смотри, идёшь ты по лесу, а на тропе медведь или там кабан. Что делать?

– Молитвы читать! Ну, реально, бегать я не умею, на дерево тоже не заберусь. Закрою глаза, вспомню свою грешную жизнь, если успею.

– Милка, ну почему ты такая скучная? – Подруга выплюнула косточку от абрикоса и выудила из сумки персик. – Я ж тебе о великом, о том, что даже в безнадёжности всегда есть надежда. Вот волк уже пасть раззявил так, что тебе весь его кариес видно, а тут раз – и заяц на дорогу выскочил. Хищник отвлекся на него, а ты и слиняла.

Я прикинула свои шансы оказаться в ночном лесу вместе с хищником и зайцем. По всему выходило, что волк меня найдёт, а длинноухий задержится в пути дня на два. Честное слово, со мной всегда так.

Единственный раз в десятом классе подготовилась к контрольной по истории, у меня списал Мишка Савостин, зубрила и отличник, как назло, именно тогда не сделавший домашку. Угадайте, кому училка поставила пару, найдя две одинаковых работы? Дальше больше. В универе в моих руках треснула пробирка, образовав на парте небольшое озеро соляной кислоты. Кто потом два месяца на всю стипендию покупал реактивы на кафедру? Правильно, Мила. А помните, как машина пролетела на красный и обрызгала кого-то в белом костюме с ног до головы? Кто это был? Конечно, я. И шла, между прочим, на собеседование. Почти дошла, елки зеленые! Пришлось звонить, договариваться о переносе на послезавтра. А послезавтра было поздно, они кого-то взять успели!

Про то, чьего бывшего мужа приставы уже третий год найти не могут, чтобы алименты взыскать, даже спрашивать не буду. Ну и так, по мелочи: кто тут лохушка, что взяла кредит на ту самую машину, на которой бывший в закат свалил? Не надо мне про безнадежность. Плавали, знаем.

– Тебе необходимо научиться правильным аффирмациям, и вселенная сама все поднесёт на блюдечке. – Женя села по-турецки на покрывале, сложив руки на коленях. – Вот, давай попробуем!

– Денег мне надо, понимаешь? Де-нег. И я сама у вселенной все куплю, – проворчала я, понимая, что проще согласиться, чем портить себе неделю отдыха. – Ладно, давай свою аффирмацию.

Я отодвинула пляжные сумки в сторону и устроилась напротив Женьки. Как там? Руки на колени, ладонями вверх, спина прямая. Пять минут посылаем сигналы космосу о том, что мне надо больше всего. Никогда бы не подумала, что астрал способен воспринять сигналы с пляжа Джамете в июле. Тут же весь эфир забит чурчхелой, раками и «мама, я писать хочу».

А правда, что мне надо больше всего? Не денег же просить у космоса, на самом-то деле? С работой вроде все неплохо, Саньке уже семь лет, в этом году в школу пойдёт. Спасибо, конечно, родителям, без них не знаю, как бы я справилась. Похудеть и выспаться? Тоже не тянет на аффирмацию всей жизни. Что-то же мне точно надо?

А попрошу-ка я вселенную сделать так, чтобы мне волки по жизни не встречались. А если вдруг встретятся, то хотя б без кариеса. А то им же хуже будет, я все-таки стоматолог.

Жил-был паучок по имени Мартин, он был маленький с восьмью ножками. Он ткал паутину и развешивал ее между двумя яблонями в старом саду. По утрам Мартин любил притаиться в углу паутины и еще немного подремать, пока солнце невысоко. Он пристраивал четыре лапки в широкой части листика, с комфортом свешивая их с краю, чтобы болтать ими в воздухе, а еще четыре лапки – в узкой части листочка, чтобы удобно было чесать лапки друг о друга. Паучок лежал в тенечке и ждал, когда в его паутину попадется комарик или муха. Они так смешно бились, запутавшись в нитях, что паутина тянулась в разные стороны и щекотала брюшко.