Дмитрий Рокин - Принц и Ницше, или Всегда говори «никогда»

Следователь врал, ни на кого не давя и заслуг не припоминая, да и вообще ни с кем не встречаясь. И эта глупая, скабрезная ложь казалась ему ложью во спасение. За счет нее он пытался выглядеть в глазах Вовы лучше, чем есть. Выглядеть таким, каким бы он мог быть, если бы не было «бы».

– Зачем мне эта информация? За шкафом?

Пустое лицо Вовы, без толики эмоций, безучастно смотрело сквозь решетчатую мозаику паучьего глаза на зиму, играющую за окном со снегом. Далекая труба котельной выдыхала клубящиеся теплые облака, умело вплетающиеся в общую непроглядную дымку незамерзающего неба.

– Затем, что ты встрял без вины виноватый, – с какой-то искренней досадой выдохнул следователь, считая, что сирота всегда поймет сироту, поймет и простит.

– Нет, не так. Я встрял потому, что один гондон под «белым» и ЛСД влетел в меня ночью на пустой дороге на скорости выше ста. Моя машина сгорела дотла, а жив я лишь потому, что окно было открыто, что важно при заклинивших дверях и загоревшемся бензобаке. А еще потому, что мимо шел мой друг и помог вылезти. Потом другой гондон из страховой позвонил гондону в погонах, потому как проще и дешевле закрыть терпилу за откат, чем выплачивать ему машину и на лечение. И вот гондон в погонах сидит и дешево меня разводит.

Глаза Мальцева быстро налились кипящей кровью – взгляд их снимал с Вовы скальп. Ярость рвала рассудок в клочья, но он чувствовал ее каждой клеткой и всецело осознавал, испытывая, как он сам говорил, оргазм ненависти. Глубокий вдох – и рука вожделенно-машинально потянулась за дубинкой, страстно целовавшей в свое время самые разные части человеческих тел. Пожилых и юных. Мужчин и женщин.

– Но суть в том, что я медиум и вижу, как во-о-от в том, как бы пустом, кресле, – продолжил спокойный Вова, кивнув в сторону второго стола, стоящего в дальнем, тенистом углу у окна, – сидит некто Скуратов. Он говорит, что он твой напарник по мутным схемам. И что ты слил его. Что его убили из-за тебя. Он говорит, что будет мстить.

Треснувшие глаза Мальцева слили кровь и полезли, цепляясь за морщины, на лоб, холод обморозил внутренности, а подсевшее сердце ушло в мозолистые пятки – оргазма не случилось, случилась эмоциональная импотенция. Дрогнувшая пальцами рука взялась за чашку с остывшим кофе.

– Ч… Чт… – следователь не смог выдавить из себя цельное слово, только обрубленные, перепуганные согласные.

– О, а ты думал, что он унес все тайны в могилу? Давай расскажу подробнее. Он говорит, что ты сдал его каким-то последователям Центровых. Он говорит, что ты чмаус, что ты поймешь, что это значит. Он говорит, что это он открутил болты на твоих колесах на той горной дороге. Но уже после своей смерти. Он говорит, что ты говно и что ты все равно скоро умрешь. Как бы ты ни цеплялся за жизнь, он все равно отобьет тебе пальцы. Он говорит, что не знает, как поступит с Аней и Андрюшей. Он держит в руке фотографию, где ты, он и баба с дитем. Все вы стоите возле какого-то водопада. На тебе красная гавайская рубашка с пальмами, а на нем синяя. На бабе сарафан и большая соломенная шляпа, у пацана в руках ласты и маска. Кто они? Твоя семья? – Вова перевел леденящий от спокойствия взгляд с пустого кресла в углу на стеклянные, с уже выпавшими фрагментами, глаза Мальцева.

– Д… Д… Да, – еле слышно, полуобморочно выдавил следователь, вжавшись в кресло от ужаса и боясь повернуться к пыльному столу Скуратова, над которым давно не загоралась лампа.

– А впрочем, давай-ка я лучше тебе покажу его. Твоего напарника. Тебе, наверно, ужасно хочется снова его увидеть.

Вова резко подскочил – стул, загарцевав за спиной, откатился к стене. Темный лицом, с четко очерченными скулами и горящими глазами-углями, Вова быстро оказался возле бледного, беспомощного Мальцева.

– Антон Семеныч, вот смотри, – Вова крутанул пафосный стул со следователем к окну. – Это стол Скуратова, погремуха – Малюта. А вот и он сам.

Вова приложил ладони к холодным, мокрым вискам Мальцева: ток прошиб подкорку – Скуратов с простреленной головой сидел за своим столом, натянув злорадную, омерзительно ехидную улыбку. Улыбка росла вширь, оголяя окровавленные зубы. Челюсти распахнулись накопленным смехом – Малюта расхохотался. Смех его демонический, режущий опасной бритвой, ввергающий в оторопь, серпом прошел насквозь каждой жилы, каждой мышцы, каждой клетки Мальцева – рвота бурным потоком вырвалась из его чрева омерзением к содеянному в прошлом.

Вова убрал руки. Скуратов исчез, смех его стих. За узорчатым, умиленным теплом батарей прямоугольником окна рассеянный мелкий снег тихо семенил по подоконнику.

– Может, кофейку подлить? Вы что-то побледнели, товарищ следователь. Да шучу я. Никого нет в том кресле. Никакой я не медиум. Это вам сейчас причудилось. Это все стресс, нервы. Попейте пустырник. И шейте мне дело смело. Я сяду только так. В добрый путь, как говорится.

Вова, хулигански упав на свой стул, скрестил перпендикулярно пальцы рук, изобразив решетку.

– Вы… Св… Св… Своб…

– Я свободен? Ну спасибо. Ор-р-ревуа, чмаус. Бер-р-реги семью. Тер-р-рпила, – определенно плохо выговорив букву «р», сказал на прощание Вова и легкой походкой вышел из затхлого кабинета.

Он выиграл в викторине. Выиграл свободу. В который раз. Электричество протяжно и неприятно хлестнуло замок, и дверь отворилась. Дверь в центр города, в его механическое, суетливо стучащее сердце. Вова вышел на крыльцо паучеглазого здания – морозный секущий воздух влился в легкие, опьяняя свободой. Объемная неказистая буква «П» из слова «управление» отвалилась от таблички над дверью, увенчанной гербом с двуглавым орлом, и упала под ноги. Вова поднял ее, покрутил в руках и швырнул в урну.

Зеленый человечек защеголял в светофоре – бон вояж. Вова сделал шаг на проезжую часть и замер – в миллиметре от него по встречной полосе пронесся зло рычащий красному свету и почему-то идущим по зебре пешеходам гелендваген. Периферийным зрением Вова заметил красивую девушку, сидящую на заднем сиденье, скрытую в полупрозрачности тонировки, но все же заметную.

– Через пост поедем? – дерзновенно спросил Алекс, сидя вразвалку за рулем гелика, хлебнув коньяка с пятью звездами из горла. Звезды приятно обожгли внутреннее небо.

Алекс был, что называется, завидным женихом. Уверенный в себе, высокий, с презентабельной внешностью (смазливое лицо плюс крепкое телосложение), дерзкий шатен двадцати пяти лет, обладатель задранного вверх горделивого подбородка и излишне расправленных плеч. Стильный, накрахмаленный и лихой, он одним своим взглядом сводил девушек с ума – дамы падали без чувств, а парни брали на карандаш что-то, чего не доставало им. В купе с «правильным» кругом общения, выстроенными связями в самых высоких эшелонах общества и серьезным достатком от множества бизнесов Алекс являлся образчиком лучших качеств, выраженных в юноше в веке двадцать первом, срез идеальности современного молодого человека.