Александр Малиновский - Избранное. Том 2

– Не примолкла я, вспомнила, какая тут на задах до войны вишня была, все белым-бело было. А сейчас как и не было ничего, – вздохнула она, смахивая гусиным крылом сор с шестка.

– Шурка, и ты почему-то молчишь? Неужто не веришь, что сад разведем?

– Пап, я не знаю, как мы будем копать колодец, – сказал Шурка и покраснел, ему очень не хотелось, чтобы отец подумал, что он трусит, просто дело-то необычное.

Но отец не отступал:

– Во-первых, схитрим: будем копать внизу огорода, там до воды метра четыре, чует мое сердце, во-вторых, я Федрыча попросил уже какой-никакой сруб приготовить – поможет.

– Никак сговорились уже, – покачала головой Шуркина мать.

…Отец отбил и наточил лопаты: две штыковые и одну совковую, приготовил три жерди, выдернув их из городьбы за сараем.

– Пап, а это зачем? – удивился Шурка.

– А как же ты землю будешь с глубины выкидывать? Настелим полати, сначала на них, а потом с них уже наружу. Через метр ведь уж глина пойдет.

…Работа вначале пошла споро. Мать всегда умела работать шустро и весело.

– Василий, а вдруг хлобыстнет струя, ты нас и не спасешь, готовь веревку – вытаскивать будешь. Аль не будешь?

– Хлобыстнет… жди… Больно горячая, глубины-то еще воробью по пупок.

Шурке от таких шуток родителей было легче копать. Ему нравилась манера отца сказать как все, но немножко поправить по-своему, чтобы становилось интереснее. Ведь любой бы сказал: воробью по колено, а только его отец сказал: по пупок. Он подумал так и невольно хихикнул.

– Что, Шурка, боишься на Америку выскочить?

– Нет, пап.

– А что?

– Боюсь промахнуться – мимо Америки проскочить.

– Ты вот что, – сказал отец, – не бери так помногу, это земля, надорваться можно, понял? Понемногу и размеренней.

– Ничего, пап, не будет.

– Я тебе сказал, а то кишка вылезет – будешь знать.

…Работа пошла еще более ходко, когда вечером на третий день пришел дядька Сережа. Он высокий, и поэтому ему можно выкидывать глину сразу наверх, не переваливая на полати, а потом с них наружу – двойная работа! Шурке нравилось все в дяде Сереже: и как он работает, и как дурачится для настроения.

– Вон Левый рассказывал: когда поисковые работы были около Кулешовки… Ну искали нефть, пробурили разок в одном месте, а потом на второй день стали вынимать трубы. – Серега для передышки завел историю, – ну и вынули!

– Что вынули-то? – не выдерживает Шурка.

– А то вынули, – отвечает неспешно Сергей, – непонятное что-то.

Похожее на какие-то рога, привязанные на цветную бечевку. Все открылось, когда бабка Прасковья в поисках своей козы зашла на буровую.

– Что?

– А то вот. Оказалось, бур споткнулся о скалу в земле, повернул и вышел у бабки Прасковьи в огороде на метр в высоту. Буровики как раз дело до завтра оставили. А бабка, выйдя в огород, подумала, что это дед такой хороший кол вбил, чтобы Маньку привязывать. И привязала сослепу свою козу.

– И что дальше?

– Буровики стали вынимать бур… И вынули вместе с рогами. Крепко бабка привязала, видать, свою Маньку. – Пояснил так серьезно и степенно дядька, что стало похоже на то, будто сам поверил в свою историю, хлопнул ладонью по колену: – Только по цветной бабкиной привязи и опознали Манькины рога.

– Будет тебе врать-то, – сказала Шуркина мать. Сама громко засмеялась. – Ты вот скажи, брательник, откуда в тебе этих всяких историй на каждый случай жизни, а?

– А зачем тебе это? – удивился Сережа.

– А вот интересно мне. Со всеми случается разное, а с тобой чаще всех.

– Очень даже просто!

– Ну откуда?

– Просто самое интересное чаще всего происходит там, где почему-то нахожусь я.

– А еще потому, что любишь бодяжничать, – добавила Катерина. – Рубаху-то сними, а то всю загваздал глиной, я потом простирну.

На следующий день, после того как приходил помогать дядька Сережа, мать Шурки и вправду чуть не утонула. Она ударила в очередной раз в углу в твердую глину ломом, и оттуда начал бить родник. Быстро сбегали за стариком Остроуховым, принесли готовый «детеныш», и мужики начали его устанавливать. И тут пробил родник в самом центре.

– Катерина, ты напала на жилу, удачливая какая, – сказал Остроухов. – Сколько колодцев я вырыл на своем веку, а этот будет лучшим, помяни мое слово. Все будут ходить за водой, надоедать будут.

– А мы для того и рыли, чтобы, кому надо, ходили за водой, правда, Шурка?

Шурка посмотрел на мать, лицо ее светилось. Маленькая, ниже его ростом, в сереньком в цветочек платье и измазанных глиной галошах, она была живее и красивее всех. И главнее всех.

– Отец, а отец… назовем давай наш колодец Шуркиным, а то: Зинин колодец есть, Нестеркин колодец есть…

– Ну, мам… – собрался возразить Шурка.

Но отец опередил:

– Мне нравится, давайте так и назовем!

Шурка заметил, как обрадовалась своей придумке его мать. И как она благодарно посмотрела на отца, и они оба заулыбались чему-то своему общему и дорогому для них.

За плетнем, со стороны Лаптаевых, появился Мишка. Он знал, что нравится отцу Шурки, поэтому уверенно пробасил:

– Дядь Вась, кулешата приехали, футбольная команда, а Чугунок Вовка заболел, без Шурки никак.

– Правда, что ли? Это они на стадионе шумят? – повернулся отец к Шурке.

– Да, пап, первенство района среди школьников.

– Ну давай, раз так.

Не сговариваясь, Мишка и Шурка рысцой, шутя лавируя меж коровьих лепешек, припустили на стадион. По пути Шурка заскочил во двор деда, на чердаке мазанки набил полные карманы сушеной мелкой густерой, сорожкой, плотвой – это было как семечки. Когда вышел за ворота, кроме Мишки ожидали еще двое посыльных. На ходу теребя сушеную рыбешку, ребята заторопились на стадион.

Ночь. Летняя, душная. Повозка запряжена парой. На возу в летнем разнотравье Шуркин дед, Шурка и дядька Михаил – низкорослый, удивительно сильный, отчаянно резкий и смелый человек – отец Петьки Стрепетка.

Вспоминали гражданскую войну. Михаил рассказывал, как он, то ли в девятнадцатом, то ли в двадцатом году удрал с курсов красных командиров.

– Дядя Миша, – вмешался Шурка, – это дезертирство?!

– Ага, – беззаботно согласился тот.

Шурка решил до конца прояснить мучивший его вопрос, ведь вот сидят с ним на возу два очень своих, хороших человека. И оба – дезертиры. Только один убежал от белых, другой от красных.

– Дядя Миша, но ты мог бы стать командиром, как Чапаев?!

Дядя Миша повернул свое скуластое с рысьими глазами лицо к Шурке, и тот чувствует всей кожей своей остроту его взгляда в темноте.

– Ага, мог бы, а потом рубил бы таким мужикам, как твой дед-единоличник, шеи. И в конце концов моя голова улетела бы вон в те кусты. А сейчас как-никак сено кошу, на звезды смотрю. Кому от этого вред, а?! Никому жизнь не коверкаю.