Амаяк Тер-Абрамянц - Сердцебиение. Опыты времён

– О, на два пузыря хватит! – выхватил деньги прыщавый. – А крестом клялась, что нет! Нехорошо, тётка!

А Леонидовна присела, собирая ключи и проездной с фотографией сына. Краем глаза отмечала фирменную адидасовскую обувь и джинсы коренастого, до блеска начищенные ботинки прыщавого и аккуратные стрелки на его брюках (явно материнская рука!). Она встала: и курточки на всех недешёвые, брючки отглаженные, джинсы. Лезвие куда-то исчезло. Внезапно её разобрало зло.

– Да берите, берите хоть всё! Тут ещё мелочь осталась, доскребавайте!

– Не, – ухмыльнулся коренастый,─ мы всё не берём, мы благородные! – И подростки загоготали, как гуси. Отправив кошелёк в сумку, Леонидовна торопливо засеменила к мосту. «Опоздаю! – в страхе подумала, задыхаясь и поднимаясь на мост, – от старшей влетит, а сегодня четыре капельницы ставить!»

– Во как погнала! – хохотнул кучерявый. – А ножки то-оненькие!

– Как тараканчик, – добавил остроносый брюнет, и все снова загыгыкали.

– Надо было б кошель взять!

– Чтоб вычислили? – возразил остроносый.

– Слышь, Колян, а ты и правда, смог бы? – спросил прыщавый коренастого.

– Ха! – ответил Колян.

– Не, ты тока попугать или как хотел?

– Ха! – ответил Колян, почуяв, что от ответа зависит его авторитет в гоп компании, – А ты чо, может, думаешь, кровяки боюсь?

– Да не, я так…

– Вот и такуй!

Все снова загоготали.

– Мне через месяц в армию, в спецназ пойду и крови бояться западло! За родину, блять, всех урою!

– Парни, так чо, на работу? – спросил остроносый.

– Да мы чо дураки работать, когда бабло есть? У меня сеструха в гастрономе работает, вынесет. Валим, мужики! – возгласил курчавый и, хлопнув коренастого меж лопаток, крикнул:

– Спа-ар-так чемпион!

– Спар-так чемпион! Спар-так чемпион! – подхватили другие.

Промчалась, плаща не снимая, сквозь приёмную, когда круглые часы вверху показывали ровно восемь. Вбежала в сестринскую, скидывая плащ и натягивая халат под недоброжелательным взглядом Бабарихи, как за глаза прозвали старшую.

– Капельницы уже в палатах! – будто осуждая, бросила Бабариха. Она всегда была на кого-то и чем-то недовольная. И чего она всегда такая? – удивлялась Леонидовна. – И муж, и сын взрослый, работает, и машина, чего ещё желать? А от меня гад Сашка ушёл к стюардессе, как только родила, и мама с больным сердцем с внуком мается… А потом ещё эти, на платформе… Но не промажу, надо только реже и глубже дышать! Она вышла из процедурной, выпрямившись стрункой, толкая перед собой столик со шприцами и спиртом. Ровнее, ровнее дыши! Улыбайся! Вошла в палату, где полная женщина засучила рукав халата:

– Ой, а у меня с первого раза никто не попадал! – Будто оправдывалась заранее.

Леонидовна завязала на руке жгут, взяла иголку и воткнула тонкое жало, открыла краник: раствор во флаконе закапал.

– Не щиплет?

– Ой, я даже не почувствовала! – удивилась женщина.

– Ну вот и хорошо! – улыбнулась Леонидовна. – Когда будет заканчиваться, кнопочку нажмёте!..

В мужской палате чёрный волосатый кавказец встретил её весело:

– Спасительница наша! Царевна Лебедь! – торжественно провозгласил. Тут проблем не было – вены толстые, как жгуты.

Закончив ставить четвёртую капельницу, вытерла со лба пот и выкатила процедурный столик в коридор, где встретила дежурного врача – анестезиолога Игнатова Сергея Сергеевича.

– Привет, Леонидовна!

– Здрасьте, Сергей Сергеич!

– Уже поработала?

– Уже!

Сергеич зашёл к ней в процедурную.

– А я тут ночью обмишурился: тётку привезли совсем без вен! Пришлось венесекцию делать. И как это у тебя всегда получается?

– Не знаю, – улыбнулась Леонидова, пожав плечами.

– Сергей Сергеич, – неожиданно для себя выпалила Леонидовна, – не дадите тысчонки две до зарплаты?

– Какие проблемы? – удивился Сергей Сергеич, и деньги оказались в руках Леонидовны.

– Представляете, шпана на платформе встретилась! – и будто весёлую историю всё рассказала.

– Ах, щенки позорные! Меня там не было! – погрозил внушительным кулаком Сергеич. – Ты их запомнила хоть?

– Да уж узнала бы! У меня память фотографическая: коренастенький с наглыми глазами, прыщавый, кудрявый и длинноносый…

– Может, заявление написать в милицию? – неуверенно предложил врач.

– А толку-то? – отмахнулась. – Они и на убийство-то не всегда едут, а тут и свидетелей не было…

– Недоноски! – буркнул Сергеич. А ведь вычислить элементарно: «Платформа Ильича» – конечная, значит, фабричные, и едут этой электричкой всегда. Пару рейдов сделать ─ и ты их верняк узнаешь! Притащить в отделение, нахлопать по ушам и родителям сообщить, чем их чада занимаются. Даже дела заводить не надо!

– А милиции какой толк с того? Вот была бы я дочкой мэра или кралей из управы, завтра бы нашли. А так кто я? – ноль без палочки, даже муж сбежал… Да и как мне, с утра отпрашиваться, что ли? У меня с утра дела поважнее: самая пахота – больные на процедуры ждут, очередь на анализы… Некогда мне свою жизнь с ихней путать, сами знаете: и малого надо разбудить, умыть, накормить, одеть, продукты после работы купить, матери лекарства – как белка в колесе! На работе только и отдыхаю. А этих я и видеть больше не хочу. Они сами себе плохую дорожку выбрали, знаю, жизнь их и без меня накажет: казённый дом да наркодиспансер. И забуду о них быстро – вроде как шла – споткнулась о камень, выпрямилась и дальше иду, и про камень тот забыла…

– Это да, ты у нас незаменимая! – согласился врач. – Жаль, что не доктор.

– Да поступала я в медицинский, баллы не добрала, ну и ладно – у каждого своя дороженька. А как узнала – там блат такой!.. – Спирту могу дать, Сергей Сергеич, только 50 граммов, а то Бабариха заметит.

– Ладно, давай! – усмехнулся врач. Леонидовна аккуратно отлила в мерную мензурку. Сергеич махнул в один глоток крякнул и продышался, занюхав рукавом.

– Вы не тревожьтесь, Сергей Сергеич, я долг в получку сразу отдам…

Сергей Сергеич посмотрел на процедурную сестру долгим взглядом:

– Когда сможешь, тогда и отдашь!

И всё-таки, как у тебя всегда получается? Говоришь – не знаю, но что-то ты при этом чувствуешь?

– Знаете, Сергей Сергеич, только вам скажу – ведь не поверите, а я вижу: и сосуды, и кровь текущую, и мышцы, только не так, как мы всё вокруг видим, а как-то по-другому, а как сказать – не знаю!

– Значит, от Бога! Дар! – задумчиво сказал Сергеич.

Леонидовна отвернулась к широкому окну:

– А про тех я вот что думаю: губят ведь себя! Я в храм схожу и свечку за них поставлю Николаю Угоднику: жалко мне их, а ещё жальче родителей ихних.

О моём рождении знаю, конечно, со слов мамы.

«Поезд пришёл в Таллин утром, из вещей у нас был один чемодан со сменой белья. От вокзала мы разу пошли на Вышгород, в министерство. Павел пошёл в министерство, а я осталась в скверике у стены его ждать. Я присела на лавочку, а рядом в песочнице эстонские дети играли, и тут я впервые подумала: у меня будет ребёнок, и обязательно мальчик! А до того я детей заводить и не собиралась.» Я знаю это место: был там полвека спустя – ничего не изменилось: тот же сквер и песочницы, в которых играют светлоголовые эстонские дети, у стены Вышгородского Замка с угловой самой высокой его башней Длинный Германн. Выходит, ментально я родился летом 1950 года в ста-пятидесяти мерах от башни Длинный Германн. А физически я родился летом 1952 года 15 июня в пору серебристых белых ночей. Роды были тяжёлыми – тройное обвитие пуповиной, и меня еле откачали руки эстонских и русских докторов. Мама написала отцу в записке, что родился чёрный, волосатый, некрасивый мальчик. Отец вместе с огромным букетом ароматных пионов прислал ответ: «Он будет самым красивым!» И вправду, волосы быстро опали, я побелел, потолстел и в раннем детстве не раз становился объектом восторгов даже сдержанных эстонок: «Ах, какой красивый ребёнок!»