Александр Дейнека - Время Дариуса

Я вышел из машины и застыл на месте. Впрочем, как всегда. Окружённая могучими, вековыми, величественными дубами и соснами стояла она – Молчаливая Церковь. Одинокая, будто спрятавшаяся ото всех под защитой своих надёжных охранников, она была белокаменной скромницей, особой высокой и утончённой, стеснительной девушкой-принцессой, не желавшей показываться толпе и поэтому окружившей себя плотным кольцом верных телохранителей. Единственный фонарь тускло освещал её, склонившись в вечном поклоне. Хорошее место – умиротворяющее. Оно будто заключило меня в свои нежные объятия и осыпало горячими поцелуями моё лицо. Эта тонкая натура трепетала, приветствуя меня, и в то же время укоряла: «Почему же ты так долго не приходил?»

Я с благоговением направился к церкви. Было тихо, но в аллее между соснами и дубами слышался лёгкий и весёлый, похожий на смех счастья, шелест листвы – это деревья приветствовали меня. И глядя ввысь на колышущиеся кроны, у меня немного кружилась голова от благородного волнения, содрогания и предвкушения скорой встречи со старой любовью. Земля легко подрагивала под ногами, будто была несказанно рада моему приходу.

Я подошёл к массивным, тяжёлым, древним вратам и вновь остановился. Времени у меня было мало, но сейчас это не имело абсолютно никакого значения. Магия этого места уже проникла в меня, а значит – ещё один козырь лёг в мою колоду. Решающий козырь.

Я поклонился до земли, и двери сами собой открылись, пропуская меня внутрь:

«Зачем мне твои церемонии? Мне, твоей вечной рабыне?»

«Ты ведь сама знаешь, что это не так, моя дорогая принцесса», – мысленно ответил я, переступая порог.

Как только я вступил в пределы Молчаливой Церкви, моё тело тут же взяли в плен полчища мурашек, заставив меня воскликнуть с восторгом:

«Ты святая, моя ненаглядная, моя единственная!»

Бессловесный диалог продолжался, и церковь, будто поняв причину моего неожиданного визита, вдруг погрустнела, и мне почудилось, как на её глаза, если бы только они у неё были, навернулись слёзы:

«Ты ведь пришёл в последний раз? И сегодняшней ночью меня уже не будет на Земле?»

Мне стало не по себе. Окна, будто глаза, смотрели на меня тоскливым взглядом, проникавшим прямо в душу. «Признайся…» – тихо попросила Молчаливая Церковь.

Что я мог ей ответить?

«Да, – сказал я тоже очень тихо. – Но ведь так было задумано изначально. Прошу, давай побудем вдвоём перед… – я долго подбирал слово и, не найдя ничего лучше, наконец, проговорил: – Перед концом». Она не стала возражать.

В огромной зале была лишь пустота. Ни громадных люстр, свисавших с потолка; ни серебряных подсвечников, в которых когда-то горел огонь здравия и покоя; ни икон в прекрасных рамах; ни крестов, славящих веру. Ничего. Лишь белый потолок, снежного цвета стены и пол, будто ледяное озеро. Я смотрел на это всё, и в моей голове невольно проносились воспоминания… «Как здесь было красиво когда-то!» На глаза предательски выскочили слезинки. Я медленно шёл через эту залу, и перед моим мысленным взором вставало то великолепие, которым славилась в своё время Молчаливая Церковь. Я останавливался, вглядывался, будто рассматривая что-то. Сейчас здесь обитала невыразимая грусть. «Эхх… – только и мог сокрушаться я, поддавшись сантиментам. – Эхх…» Тишина стала абсолютной: волнение земли сошло на нет, будто его и не бывало, шелест листвы стих. Деревья не хуже, а может быть, даже лучше живых людей, понимали, что сейчас мне было нужно больше всего.

«Как же они посмели так поступить? – мои мысли снова переключились на Тот Случай . – Предать всех и…» Хоть и прошло много лет, но я снова и снова задавал себе этот вопрос, пытался понять. Пытался, но не мог. Ведь после этого закадычные друзья превратились в злейших врагов, а Десятка Безумных перестала существовать.

– Все просто сошли с ума! – крикнул я, и эхо долго вторило мне. – Решающий час приближается, – продолжал я, но уже намного тише. – Ну, где же вы, друзья-враги? Я уже давно готов к встрече!

Тишина перестала быть абсолютной. Её нарушил шум мотора вдали. «Хорошо… А почему же дружок Мирон не спешит к нам? – подумал я, усмехнувшись. – Неужели «ночные пробки?» Я подошёл к окну и увидел, как рядом с моим «Порше» припарковалась элегантная, спортивная «Мазда». Из машины вышла девушка и, так же как и я, застыла на несколько секунд. Деревья снова радостно зашелестели, приветствуя теперь и её, земля подёргивалась от лёгкого волнения. Фло (так звали девушку) внимательно осматривалась вокруг, казалось, ей не было ни одиноко, ни грустно, ни весело… Её нежно-голубые глаза не были затуманены ни единой мыслью, даже зрачки остановились на несколько мгновений, как и время, которого, как всегда, было мало. Но вот она сделала пару шагов, и оно снова понеслось – быстро, неумолимо. Испытывая невольный трепет от долгой разлуки, девушка подошла к двери. По её телу пробежала дрожь – Фло, так же как и я, уважала Молчаливую Церковь и считала её своей дочерью.

Шелест листьев всё не смолкал, земля вибрировала под ногами – место радовалось нашему приходу и, коль уж это в последний раз – пусть так и будет. Мы были когда-то счастливы на Земле, в Молчаливой Церкви. Но пора. Как бы ни было грустно. Массивные двери раскрылись перед Фло, и она вошла внутрь.

– Привет! – увидев меня, сказала девушка.

– Привет, – отозвался я, подходя.

– Давно ты здесь? – спросила она почти риторически.

– Порядочно…

– Я звонила тебе.

– Знаю, – я был немногословен.

– И сразу же…

– Правда? – я подозрительно посмотрел ей в глаза.

– Семён… Ты не веришь мне? – прошептала Фло потерянно.

– Верю! – я смягчился и в следующее мгновение обнял свою красавицу, нежно прижал к груди и только тогда совсем успокоился. – Верю, – повторил я, целуя испуганную девушку. – Прости. Ты же сама понимаешь… после Того Случая никому нет доверия – даже самым близким.

– Я всё никак не привыкну…

Нас захлестнули общие воспоминания: о былом великолепии Молчаливой Церкви, которого уже не вернуть, о прошлых «лихих» временах… Мы долго стояли вот так, прижавшись друг к другу и позабыв обо всём.

«А помнишь, как здесь было красиво… – мысленно шептала Фло. – Великолепные иконы, изящные подсвечники, вазы… – вспоминала она с улыбкой на лице. – Неужели ничего этого не вернуть, и сегодня последний день Молчаливой Церкви…?»

«Да, малышка, – сказал я, поддавшись нежной горечи момента. – Ничего не вернуть… Всё горячо любимое нами осталось где-то в несбыточных мечтах. И сегодня нашу любимую Молчаливую Церковь ожидает страшный конец, если только…» Но я не стал даже думать о том, во что не верил сам.

– Тебе пора, – нарушил я молчание, и эти слова прозвучали как приговор – окончательный и не подлежащий обжалованию.