Александр Малиновский - Собрание сочинений. Том 4

– Ну а сейчас-то какая цель вашей поездки?

– Не цель – у меня программа! – уточнил мой попутчик, – Первую часть я, кажется, выполнил.

– И в чем она? – спросил я.

– Побег совершил – вот в чем!

Сын и сноха не отпускали. Я знаю, они меня любят. Ну, уважают крепко. Но у меня-то своё…

– Так та, розовощекая? Она не ваша сноха? Которая провожала.

Он рассмеялся тихим смехом:

– Нет, конечно. Она – сообщница. Почтальониха. Я ей заплатил немножко за страх. Она слепого меня и посадила в поезд. Билет она же купила. Долго не соглашалась на провокацию. Донял – сдалась. Ключ от квартиры в почтовый ящик положили.

– А вторая часть программы? – спросил я.

– Хочу попробовать вылечиться от слепоты.

– Где? В своём селе?

– Да, именно в нем.

Мне врач Ворошилов говорил, что тот рецепт, по которому меня вылечили в родной сторонушке, как раз помогает при глаукоме. Я запомнил. И потом – неспроста мне в детстве повезло. Теперь только открылось: силы твои там, где родился, где мать-земля родная. Все в ней! И в божьей помощи! В нашем селе, куда еду, храм восстановили…

Я невольно посмотрел на собеседника. Иван Иванович повернул ко мне лицо с прикрытыми веками. Оно было похоже сейчас на античное. На те, что у древних скульптур. И эти его такие слова…

Старик мне показался современником Авиценны. Мы нынешние, суетливые и неуспевающие, мелковатыми теперь смотрелись…

Я не удержался:

– Тогда в детстве была война, от села до города – сто километров. Безысходность. Вот и хваталась ваша родительница за любую соломинку. Может всё-таки лучше в столице лечиться? Либо в Самаре?

Он не сразу ответил. Нашарив кнопку, выключил ночник. Слова его прозвучали тихо, но внятно:

– Останусь у внучки. Дом окнами в степь смотрит. Море света. В юности о небе мечтал! И теперь душа простора просит…

Мне показалось, что, замолчав, он начал засыпать. А он спокойно сказал:

– И потом… когда случится то, что всем нам уготовано, похоронят там, где зачиналась жизнь, на родной сторонушке. А так, останься я в Рязани, мороки будет с перевозом… Решил успеть… своим ходом, пока могу…

На утро мы проснулись поздно. Объявили Сызрань. Я начал собираться.

Старик сидел, глядя в окошко. Мне показалось, что между нами ни с чего возникло некое отчуждение. Но потом, когда он заговорил, все стало ясно.

– Так хочу увидеть Волгу, соскучился.

Когда женился, жил сначала в Ширяево, потом в Рождествено. Какие села! В Ширяево бывали Репин, Левитан. Вы знаете?

– Да, – подтвердил я. И не удержался, – это ещё и родина поэта Александра Ширяевца, друга Есенина.

– Скажите мне, – он оторвался от окна, – почему сейчас таких людей нет, не стало?

Я не знал, что сказать. А он и не ждал ответа.

– Не прозевать бы, – произнёс старик.

Я видел: он волновался, ожидая встречи с Волгой.

– Будет остановка, мне сходить. Потом – мост через реку, увидите её, – мои слова, кажется, его успокоили чуть-чуть.

– Хорошо бы, – отозвался старик.

Я спохватился:

– Может, адрес свой дадите? Помочь чем-то… Мало ли чего бывает.

– А что может быть? – услышал я в ответ, – меня внучка Варька встретит. Все по плану идёт. Живите счастливо, у каждого своё…

– Я положил в карман вашего пиджака свою визитку.

Он промолчал. Очевидно, не понял, о чем речь.

Когда я уже оказался на перроне, помахал ему рукой. Он не ответил. Не узнал меня через оконное стекло, хотя я стоял всего метрах в пяти от вагона.

…Промчался последний вагон поезда, уносившего ещё вчера совсем не известную мне жизнь.

Я все стоял.

Меня никто не встречал, и мне некуда было торопиться.

2006 г.

Едва я отошел от костра к воде, чтобы умыться, увидел рыбачка. Сидит себе на бревне у самого края завала посреди речки маленький круглолицый мужичок лет сорока. В соломенной шляпе, аккуратный такой. У ног его две удочки. А ниже – большой омут, который мы ночью не видели. Сидит тихо. Место уж больно привлекательное. Только приглушенно урчат большие воронки, выдавая глубину.

Взяв спиннинг, стараясь не шуметь и не оступиться на скользких бревнах, подошёл к нему.

Не успел я заговорить, как довольно толстый конец одной из его удочек ушёл под воду.

Не торопясь, рыбачок подсек. Не опасаясь обрыва, дотянулся до лесы и стал, как на мотовило, наматывать её на руку. Руки его были в кожаных потрепанных перчатках.

– Леска у меня один миллиметр толщиной, Ему не оборвать, – пояснил деловито.

Он подвел под рыбину большой самодельный черпак.

– Ловко вы его, – не удержался я. – Кэгэ на три будет.

– Будет, – прозвучал ответ.

Оказалось, что таких сомят у него в мешке, прижатом бревном, уже два.

– На вот, – он протянул несколько дождевых червей. – Насаживай прямо на тройник у блесны и бросай.

Я соорудил насадку и попробовал укрепить удилища меж бревен.

– Надежнее воткни, утащит, – вполголоса посоветовал рыбак.

Я послушался его.

Мы поймали по одному соменку. Он – такого же, как и предыдущий. Я – чуть меньше и рад был беспредельно.

Глубина ямы здесь, по его словам, до девяти метров. Приехал сюда на рыбалку Андрей на велосипеде из Сорочинска, где гостит у матери. Живет и работает в Оренбурге. По профессии – сварщик.

– Не могу летом без Самарки, к матери и к Самарке каждый выходной почти приезжаю. Эти места мои, с детства.

Вскоре он стал собираться.

– Хватит. Клева больше не будет, я с пяти часов здесь.

Подошёл Юрий, с которым мы сплавляемся по реке в резиновых лодках.

– Рыбка-то есть? – спросил он, поигрывая красивым и, по-моему, не опробованным ещё спиннингом.

Лицо его, заросшее густой рыжей щетиной, сейчас было самым примечательным в нем. Походил он на какого-то сказочного персонажа. Будто специально придумано неким художником и собранно воедино: тельняшка, ладненькая куртка, брюки защитного цвета и большие, явно великоватые кроссовки. Глаза – синие, большие, широко открытые. Они поражают своим детским светом.

Рыбачок, видимо, уже освоился, понял, что мы не опасны. Повернув голову от полиэтиленового шевелящегося мешка с рыбой, который он собирался завязывать, поинтересовался, будто не слышал вопроса.

– Лицо… того… красное какое… ошпарил, что ли?

– Да видишь, – доверительно признался Юрий, – не было со мной такого раньше: комары и занозы полюбили меня. Пухнет лицо от укусов. Не бреюсь, все равно жалят. Голова от укусов страшно болеть начала.

– А мазь? – спросил Андрей.

– А что – мазь? Они к ней привыкли, зверюги!

– Попы поют над мертвыми, а комары – над живыми, – утешил Андрей.

Увидев мою добычу, которую я, держа на кукане, прятал за спиной, Юрий сделал круглые глаза:

– Ты поймал соменка?