О.Покровский - Ямы мои

Что случилось вскоре на том поле, расскажу попозже.

Итак, охладевши к футболу холодным концом зимы, не играл в него и «на своей классной» площадке, ограничиваясь вербовкой для своей команды классного вратаря- Вовки Кузнецова. Пацан был, скажем так- широк в кости и весил, как двое любых из нас, хоть и сидел на класс младше. При помощи физического воздействия, которому он по скоростным своим качествам не мог противостоять и обещаний никогда больше его не обзывать мне почти всегда удавалось заполучить этого на самом деле едва ли не лучшего легионера-вратаря. Не только для своей комплекции, но и вообще, он обладал отменной реакцией и глазомером и спасал ворота от самых опасных ударов.

После разбитого окна и изгнания ТимофейИванычем футбола на поле за школу, следить за нашей прогулкой стали вполглаза. А чего ради, если там-то, уж точно, разбить мы были не в силах ничего. Однако разбили.

На самом краю поля ржавела железная большущая лодка, внутри которой после дождя невесть сколько времени сохранялась вода. Пришло мне в голову отправить в плавание по этому «морю» красных «солдатиков». Пара-тройка сухих скукоженных листьев-корабликов стояли уже на горячем ржавом борту, а экипажи отлавливались мной в теньке около лодки. Я присел и аккуратно собирал их в ладошку, стараясь, не дай бог, не помять.

Вдруг на меня бросилась земля. В голове зазвенело. Упёршись руками и поднявшись почти сразу услыхал девчачий визг. Прижал ладонь к голове и ощутил сырость и тепло. Рука была красной. Пацаны бросили игру и столпились рядом. Учительница летела к нам. Зачем-то глупая женщина начала показывать мне пальцы и требовать их сосчитать, словно я не учился в её классе, и она не знала, как хорошо я считаю, невзирая на то, что склонен был лениться и бездельничать.

В продолжение представления оказались мы в поликлинике. Тётка в халате выстригла безбожно нехилый лесок волос, что-то в куда-то окунув, прохладно размазала по образовавшейся поляне, после чего залезла и в дырку. Учительница держала меня за руку и готова была, по-моему, грохнуться в обморок… Минут пять спустя я уже был героем с перевязанной головой из песни. Помните- «Голова обвязана, кровь на рукаве. След кровавый тянется по сырой траве»? Вот прямо-таки слово в слово. Голова, рукава, трава на краю поля. Одноклассники не знали, как мне угодить.

А дело-в тот же день пацаны восстановили цепочку событий-обстояло так, что друг мой Стасик, стоя на воротах и изнывая от безделья, поднял каменюку, покрутил в руках и нашёл подходящую мишень. Ею оказалась «фашистская десантная лодка, пристающая к нашему берегу». Стасик рванул кольцо и бросил «гранату», от волнения малость перебросив. Но лодка ведь всё равно должна была быть потоплена осколками! Попади он точно в цель- и меня бы, глядишь не ранило. Но случилось то, что случилось и не винить же мне друга за подобное недоразумение. На продлёнке мы уже снова ходили, как ничего и не было, лучшими друзьями.

Дома к происшествию отнеслись примерно так же. Ну, может кто из домашних и ждал, что от удара в моей башке что-нить стряхнётся и прорежется, скажем, талант к точным, либо вообще хоть каким наукам, но…всё осталось по-прежнему. Разве что несколько месяцев меня просили в школе показать шрам на башке, пока эту кровавую историю не перекровавило следующее жуткое событие.

А Ямы равнодушно желтели, краснели и утрами серебрили траву. Кладбищенские памятники становились всё виднее сквозь редеющую листву. Вскоре в школу выходить приходилось уже как будто раньше, осеннее солнышко всходило позже и позже. Дожди сделали путь до Первого Переулка скользким, вязким, зловеще блестящим, и мы уже как спасения от надоевшего мытья обуви (да-да, нас заставляли мыть её самим) ожидали заморозков. Таки знали бы вы, чего стоил после дождя один лишь узкий подъём с Горной к началу Ухтинского переулка, ограниченный с обоих сторон сплошными дощатыми заборами, сумрачный и неприлично долго сохнущий. Но всему бывает конец, и ямская слякотная осень замерзала кочками.

Здание бывшей нашей общественной бани никуда не делось. Стоит, себе, напротив сороковой школы на Новоурицкой. Не так, вроде, давно съехало из неё что-то похоронное. Докатились, мать вашу, бани похоронщикам сдавать… Да за это всех причастных самих впору заживо хоронить. Только деньги у некоторых негодяев в черепных коробках и шуршат вместо мозгов.

А некогда баня эта была едва не центром, не побоюсь сказать- культурной жизни наших курмышей. Да-да, придёшь, бывалоча, вечером с конкретной целью и завёрнутым в целлофан веником в это заведение, а там очередина. Дядьки на улице курят, тётки вдоль стен сидят, трещат себе обо всём сразу, им- тёткам, даже с сушильным колпаком на голове, дай только тему для «поговорить»… В отделения и из отделений в зал ожидания постоянно входят и выходят. Ожидающие подсаживаются по мере освобождения стульев поближе к занавеске, преграждающей вход в царство пара, гомона и звяканья тазиков, предвкушают, готовятся, спорят, кто за кем должен быть. Те, кто вышел, но ожидают своих, не покинувших ещё моечного, влажнные, важные от чувства собственной чистоты и распаренные, могут позволить себе испить чайку. Чайная тут же, к вашим и нашим услугам. Чай подаётся в стаканах с подстаканниками, парой дорожных упаковочек рафинада и…блюдечком.

Пили Вы чай из блюдечка, когда осторожно наклоняешь над ним стакан, отливаешь немного и со свистящим звуком втягиваешь в себя слегка подостывшее озерцо? А сахарок макаешь в чай и высасываешь. Затем- ещё разок, после чего сахарок разваливается…либо съедается. Можно, конечно, и растворить обе упаковки в стакане и лить в блюдце сладкий, но как-то уж это примитивно. Сидишь, значит, ты с этим блюдечком, будто попал в далёкое прошлое, где только так, говорят, и чаёвничали степенные мужики, и млеешь от удовольствия. И это при том. что чаю ты, в общем-то не пьёшь. От слова «вообще». Но тут, это вам не там, и не вообще. Тут- баня и всё по-другому. Поэтому не то, что один, и не два, а и три стакана выдуешь- тяжести в пузе не почуешь, и кишки не обожжёшь. Как иначе, ты ж на него, на блюдечко, дуешь, когда к губам подносишь.

По пути к бане, коли случалось идти по Новоурицкой, проходилось два военных объекта, каждый из которых охранялся непременным часовым с автоматом. А вот машин вечером на этой улице не наблюдалось, поэтому шагать, размахивая банным специальным жёлтым портфелем, вполне можно было посреди проезжей части. Скажу и за то, что вообще тротуарами в те времена Ямские избалованы не были.

До дома доходили обычно в десятом часу и самое время было уже ложиться на боковую. А как иначе, это сейчас младшие классы по субботам не учатся, а мы учились и не считали возможным другой расклад, хоть и поголовно мечтали о двух выходных днях, как у родителей на работе. Одно выходило нам субботнее послабление- два-три урока, и в кино. Можно сказать, это мероприятие и грело наши неиспорченные развлечениями души начиная со вторника, или среды, когда мы считали себя уже замученными учёбой. Впрочем, особо везучим и жадным до культуры удавалось иногда попасть в «Искру» и на неделе.