Яна Гецеу - Курс практической психопатии. Роман-сумасшествие

Придут новые глюки, и я возьму лезвие. Или нож. Или бутылку. Я не спасаюсь, я просто ничего не соображаю. Или соображаю, но через какие-то другие течения. Наверное, это долбучее подсознание открывает ворота Ада, и я снова не я. Или я, но иная суть, которая спит, но вполглазика. Кстати, о глазах. Надо бы вернуть глаза старенькой мартышке, мама обидится, зачем я их выдрал вчера? Не помню, блин. Аа, нефиг было пялиться на меня из темноты! Сука плюшевая. Еще и сказать че-то пыталась. Да ну, выкину… или не выкину – дарили на три, что ли, года?..

Спаааать…

Как же, вот и фиг. Не могу уснуть, в мучительных попытках избавиться от лезвия, которое раскрошилось у меня во рту. Осколочки его, мелкие-мелкие, противно впиваются в язык, застревают в деснах. Не проплеваться, не вытащить их оттуда. Вообще ничего нельзя сделать, ведь это морок. Да я и не стараюсь, мне не так уж и мешает. Привычка осязательных галлюцинаций. Так, дискомфортно малость. Но, блин, и уснуть толком не дает. Постепенно все же уплываю куда-то, в неопределенные ебеня.

А прикиньте, мне приснилась Алиска. Бледная, совершенно безумная. Она отплясывала в смирительной рубашке, кривлялась, и была, кажется, мертва. Хрен ее поймет, цыпленка.

– В адо-рай, стало быть, я попаду!!! 2 2 Текст Алексея Фишева – проорала она мне, и из глаз ее потекла сукровица розовых слез. А я сидел на крыльце деревенского дома – так вот просто крыльце, без всякого дома, в пустом пространстве. Прикольно, кстати, да? Она подошла, рот ее чернел на неживом лице, наклонилась, и поцеловала. Липкие, теплые губы, затягивающе гадкие, впились и не отпускают. Мне приятно даже – мертвый, скользкий, прилипчивый поцелуй. По-идее, должно быть противно – так? А мне – нет! Наперекор. Все ведь Алиску ненавидели, а я любил. Всего меня обслюнявила, измазала слизью. Обняла длинными руками, придушила рукавами смирительной рубашки.

– Че же, Ганечка, думаешь, долго тебе еще гулять-то? – прошипела глухо, оторвавшись от меня. Слизь стекает с моего лица, во рту ее полно – как же она меня измусолила! Вытирать не буду – обидится, да мне не больно-то и надо. Пусть.

– А что, не стоит так думать, Алисочка, цветочек мой? – вопрошаю вкрадчиво, знаю – не соврет. Такие слюнявые губки, такие длинные ручки не обманывают. Стоит прислушаться.

– Нет, не стоит – шепчет проникновенно, наклоняясь ко мне лицом к лицу, и упираясь руками в коленки себе. – Знаешь ли, для тебя рубашечка больничная уже готова, постирана и даже поглажена! – хохотнула, грустно. И сникла, голову опустила.

Помолчали. Она на меня не смотрит, под ноги уставилась, дышит еле слышно.

– Трахаться хочешь? – спрашиваю.

Она голову не поднимая, усмехнулась, то ли смущаясь, то ли лукавя.

– Это типа расхожий миф о психах, или предложение?

– Типа того, – киваю. Возраст у меня такой, что ли – могу кого угодно, и не поморщиться.

– А что, не страшно? Я же теперь придурь законченная…

Она села рядом со мной, погрустнев всем лицом. Сложила руки на коленях, рукава свесив между ними.

– Убивать здесь не дают, вот что тяжело… даже не жрачка их вонючая – прикинь, с очистками прямо! Пизд ец какой…

– Ага, знаю!! Че, забыла, что все я знаю!! – заорал я вдруг, вскочил, ударил ее наотмашь по роже, и , естественно, проснулся.

– С-сука… – без всяких чувств прошептал в никуда. Дико хотелось засунуть ну хоть кому-нибудь! И я принялся дрочить – руки сами потянулись. Представлялось что попало, под закрытыми веками мелькали мертвые принцессы трахающие друг друга карандашами, собаки с маленькими девочками, зеленые человечки, дающие в голову Ленке-соседке… дойдя до полного охуения, открыл глаза, в конвульсии повернул голову – в углу не в тему сидел паук, здоровенный и жирный. Конечно, у меня углы пустые не бывают! Разглядывая толстые волоски на его башке, я кончил, со всхлипом. Стряхнул с рук на пол сперму. Паук подлез поспешно, слизал ее, и смылся прочь. Так вот чего он ждал!.. Логично, чтож. Какой еще смысл ему б тут торчать?

– Ну, ладно, на сегодня все, товарищи! – сказал я пустоте, и отключился.

Солнце подлезло мне под веки, и отмахиваясь от злых медицинских жгутов, туго обматывающих мне вены изнутри, я злобно проснулся. Полежал, глядя в потолок, приходя в себя, привычно разграничивая реальность и глюк. Кое-как сполз с кровати – тело болело и скулело. Как опротивело просыпаться!! Ненавижу… Беспричинная ненависть, в приступе которой можно таких дров наломать, что потом не будешь знать, с какой-такой стороны к маме подлазить… Если умыться – может, отпустит. Я прошел к двери, и хотел было уже выйти, когда услышал, что мама там не одна и говорит с кем-то. Видимо, клиент. Натянул штаны – не шляться же как черт бесстыжий! Мне-то все равно, а мама… И тут до меня донеслось:

– Не знаю, что и делать! Да, у него это наследственное, отец его погиб в… больнице… так надеялась, что Ганика обойдет беда… тяжело с ним, вот опять порезался… А доктор Лисицкий обещал ведь, что рецидива можно больше не ждать, повторное стационарное лечение не требуется!

И еще какой-то бабский голос, невнятно пробубневший ответ. Меня обсуждают, что я псих… а я ведь не псих! Единичные приступы – только и всего! Этот гад, доктор Лисицкий не обманул, я в себе, и контролирую «души прекрасные порывы»! Ну и что, что на рисунках я вижу порой совсем не то – вместо машины череп, Мужик вот скелет собаки недавно выгуливал. Или… нет, это все тоже пустое.

– Вот, представь – иду с ним на рынок, а он мне и заявляет – мама, а если котенок упадет, я тоже умру? А ведь ему всего шесть было! Это, наверное, первый раз был, когда у него началось… потом до кошмарного дошло, страх до ужаса дорос, плакал, жаловался, бился в стены средь бела дня… пришлось к врачу идти…

«Мама, чтож ты, совсем обалдела, как ты можешь кому-то там постороннему обо мне рассказывать?? Кто тебе позволил, мама? Прекрати же!! Я не псих – это раз, а если и псих – то разве можно кому-то про это говорить?» Разозленный, сел на кровати, ударил кулаком по изголовью так, что подживающие раны вскрылись и по локтю на простыню стекла липкая алая струйка. Блядь, еще не хватало – сперма и кровь. Теперь же стирать! Что то, что это – отвратно отбеливаются! А не маме же отдавать! Позориться… и без того позорище для нее. Сыночек урод, извращенец, фрик, псих… на индивидуальном обучении был, нельзя такой твари в школу.

Выкинул простыню в окно, на задний двор. Не стирать же ее, в самом деле!

Да, надо идти. Оделся и выпрыгнул сам туда же. Присел на доску за помойкой, достал бандану из кармана, перетянул вены чтобы не текло в ладони. И пошел через два квартала в травмпункт зашиваться. Пусть мама подумает, надо ли – позорить себя и меня перед какой-то неведомой Пихтой Иванной!