Евгения Минаева - Человек в белом шарфе

А он сразу же пошел ко мне.

Нам все завидовали. Говорили: «Ну надо же, какая пара, какая красивая любовь». А она и была красивой.

Он носил мне розы. Мне нравились бледно–розовые, а еще я любила, когда из них составляли букеты, такие, с ирисами или другими сиреневыми или синими цветами. Считала это сочетание очень нежным.

Андрей смеялся надо мной, но букеты исправно покупал.

Мы любили уютные кафе и рестораны, могли сидеть в них часами… Любили гулять по вечерам, а иногда он брал у отца машину, и мы просто колесили по городу.

После окончания институтов мы решили пожениться.

В последнее время он много учился, говорил, в Политехе сильно нагружают. Я не жаловалась, сама училась. И работала – нас на последнем курсе уже хорошо брали на работу… Но мы дорожили каждой минутой, которую проводили вместе.

Был обычный вечер. Хотя нет, какой же обычный, если мы были вместе? Начало июля, дипломы защищены, родители разъехались по дачам. Мы гуляли допоздна.

Я помню, мы шли по парку, и мне вдруг стало так хорошо–хорошо. Я раскинула руки и побежала по тропинке, и мне казалось, вот–вот смогу взлететь.

А он бежал рядом, и мнилось: у нас обоих вот–вот крылья раскроются, полетим высоко–высоко…

Я смотрела на него, и думала – вот до чего же мне повезло. Он был высокий такой, статный, очень красивый. Светловолосый. Я рядом с ним, наверное, серой мышкой смотрелась.

Вы часто ходите по темным переулкам? Наверное, нет, вы же следователь, вы прекрасно знаете, что в этих темных переулках нас может поджидать.

И мы не ходили. Старались не ходить.

Мы жили рядом. Если идти прямо по Подвойского, его дом был крайним на пересечении с Большевиков, а мой – во дворах, ближе в сторону Солидарности. И тем вечером мы направлялись к нему.

А я почему–то не захотела.

Ну вот бывает так, не хочешь куда–то идти, и все. Я уперлась – пойдем ко мне. Родителей все равно нет. А у меня бутылка вина в серванте. И сыр – маасдам, его любимый.

Андрею было все равно. Он посмеялся, взял меня за руку, и мы пошли. В самом деле, мы столько же раз ночевали у меня, сколько и у него. Не было разницы.

Но в этот день была. Мы не туда повернули на этом перекрестке: пересечении Подвойского и Товарищеского.

Знаете, я никогда не думала, что один жалкий поворот может столько всего изменить…

Мы шли по улице, взявшись за руки, когда вдруг услышали крик. Андрей дернулся было в ту сторону, но я удержала. Вызывать полицию, кричать: «Пожар!». Я была готова на все, только не отпускать его туда.

Но ходить никуда и не надо было. Я сделала шаг назад, и у меня под каблуком что–то хрустнуло. Наклонила голову и увидела помаду. А потом еще туфлю, справа от меня, около машины. А затем – как в кустах у этой машины что–то копошится.

Андрей тоже это увидел и сделал мне знак уходить. Куда там. Я очень, очень сильно боялась, но пошевелиться не могла. И мы услышали:

– Ну что ты там копаешься? Все цацки я уже снял…

И из–за угла прямо на нас вышел высокий парень: черная куртка, черная шапка. А потом еще один – точь в точь такой же, только ростом пониже. Возившийся у машины разогнулся, и мне показалось, я увидела край белого шарфа.

А потом они быстро переглянулись и кинулись на нас.

Мне потом уже рассказали: в этом дворе за минуту до нашего появления ограбили семейную пару. Женщину оглушили и оттащили в кусты, а мужчину слишком сильно ударили по голове и проломили череп. По количеству крови было понятно, что труп, значит, дело стало «мокрым». А мы оказались свидетелями этого дела.

И нас решили… убрать.

Я плохо помню, как Андрей оттолкнул меня. Он кричал что–то вроде: «Беги!», и я даже попыталась. Но, понимаете, когда тот, с белым шарфом, налетел на него, ударил в живот…

Когда Андрей согнулся, я еще ничего не понимала. Мне хотелось кричать ему: «Ну же, давай, разгибайся! Поднимайся, что ты упал?!». Я поверить не могла, что он может упасть от одного удара.

А первые двое подбежали ко мне, и я увидела нож в руке одного из них.

Я закричала, кажется, и тут второй ударил меня, затыкая. Я отшатнулась от удара, почувствовала вкус собственной крови во рту, а потом упала.

Я слышала шаги. Они удалялись. Я до сих пор не понимаю, почему тот, с ножом, не добил меня. Я сильно ударилась, из головы шла кровь, может быть, решил, что все равно умру… Не знаю, только помню, как я поползла к скорчившемуся на земле Андрею.

Он лежал скорчившись, прижав колени к груди. Я подползла к нему, взяла за плечо. И только тогда поняла, почему он упал от единственного удара. У него был распорот живот, и кровь лилась и лилась на асфальт.

Я не видела ее, просто потрогала и почувствовала липкое. Подняла ладонь к фонарю и увидела, что она вся красная.

И завыла.

Остальное – как в тумане. Вроде зажигался свет в окнах. Люди вызывали скорую, полицию.

Я сидела на асфальте, держала Андрея в руках, а он уже и не дышал почти. Мне сказали, вроде как шок, а потом он просто истек кровью. Тот урод лезвие воткнул ему прямо под печень и повредил артерию…

На следующее утро, когда я пришла в себя в больнице, я вышла в коридор, хотела идти к нему, искать его, ведь он же должен был быть тут же, в Александровской.

Но вы понимаете же, он же умер… Прямо там, на асфальте, в двух шагах от моего дома… Умер…

Девушка запнулась. Слезы – крупные, прозрачные – текли по ее щекам.

Саша, словно очнувшись от сна, протянул ей упаковку бумажных платков.

Она звучно высморкалась, вытерла мокрые щеки.

– Не очень понимаю, какое отношение все это имеет к вашему делу, – осторожно заметил Абрамов.

– Я же говорила, – девушка вернула ему оставшиеся платки. – Это долгая история. Давайте ваш протокол, я подпишу его, и мы разойдемся довольные друг другом.

– Нет уж, Татьяна Эдуардовна, – Александр взглянул на часы, увидел, что на них едва ли не двенадцать, встал и начал собираться. – Так дело не пойдет. Сейчас я вашу историю дослушать не могу, у меня допрос свидетеля через час, а мне до отдела еще ехать и ехать, но, не сомневайтесь, я вернусь завтра. И мы с вами закончим.

Девушка развела руками.

Жест человека, отчаявшегося кого–то в чем–то разубедить.

Абрамов вышел из изолятора. Дождь кончился, оставив после себя на неровном асфальте глубокие лужи. Из–за серых облаков нерешительно выглянуло солнце.

Саша глубоко вздохнул и направился к машине.

В отделе его уже ждали. На стуле возле кабинета, в облаке перегарного амбре, сидел мужичонка. На нем болталась видавшая виды кожанка, на правом рукаве которой Абрамов увидел криво приляпанную заплатку; спортивные штаны непонятного, то ли зеленого, то ли синего цвета, натягивались на острых выступающих коленях. Когда он поднял голову, услышав шаги следователя, Саша увидел испитое бледное лицо с проплешинами на тех местах, где обладатель лица удосужился пройтись бритвой.