Светлана Крутская - Выбор. Путь исцеления

– Алло…

– Привет! Помнишь, я купил билеты на Roxette? Концерт через два дня. Мы идём, всё в силе?

Он звонил узнать не просто так – слишком часто прежде я ломала его планы. Обещала перезвонить и не перезванивала, обещала сходить погулять, а потом не брала трубку. Приходила в компанию общих друзей и не здоровалась с ним, как будто не знаю. А он всё продолжал красиво ухаживать, очень красиво, чем и пугал. Я не понимала его: делает потрясающие сюрпризы, устраивает красивые пикники на природе, везёт кататься на самолёте над Волгой и даже не пытается приставать.

Широкие жесты без оговорённой заранее цены, которую предстоит заплатить, меня и пугали. Такого трепетного отношения к себе я никогда не встречала в жизни. Обычно все только пытались воспользоваться мной.

– Ты знаешь, наверное, нет… Я не пойду. Не хочу. Приболела, извини.

В ответ – молчание. Я буквально ощущаю, как он пытается взять себя в руки. Два года такого моего отношения успели закалить его характер.

– Очень жаль. Может, нужно привезти лекарств или фруктов?

Не знаю почему, но я начинаю рыдать в трубку. Что он может мне привезти? Запасное здоровье? Чистые результаты анализов? Конечно, он не понимает моей реакции, её причины, но чувствует, что случилось что-то серьёзное.

– Ты где? Я сейчас приеду.

Прохлюпываю адрес. Проходит двадцать минут, мне удаётся унять рыдания, даже заглянуть в зеркало, чтобы понять, что выгляжу я ужасно: на бледном полотне лица два красных пятна вместо глаз – карикатура на меня обычную. На парковку со свистом заруливает его машина. Он открывает дверь, садится рядом, смотрит на меня. Сопоставив место встречи у больницы и моё состояние, ничего не спрашивает – обнимает. Не хочу снова плакать, но и остановиться не могу. Мне так страшно, мне никогда в жизни не было так страшно.

Выходные проводим вместе, у меня. Как ни странно, мне очень комфортно с Вадимом. Он не утешает меня, не говорит, что всё будет хорошо, но каким-то образом я понимаю, что он душевно рядом, делит этот момент со мной. Мы валяемся на диване, смотрим все части «Властелина колец» в режиссёрской версии, ходим за покупками, готовим. Тазик «зимнего салата» в ноябре – попытка приблизить и ощутить праздник, который был богат на чудеса в детстве.

Удивительное чувство я испытала, когда мы совершали покупки. Мы проходили между рядами товаров в супермаркете, обсуждали, что нужно купить, и вдруг на меня нашло чувство правильности происходящего. Идти с ним и обсуждать, какую колбасу и горошек взять, – ПРАВИЛЬНО. Я на своём месте. Не стала сильно углубляться в анализ происходящего, приняла этот момент и запомнила.

Вечером последнего выходного дня, наблюдая за мучениями Фродо и Сэма на заключительной части их пути, я поняла, что мне мало просто сидеть под пледом, обнявшись. Я же так хочу жить! Жить по полной, по-настоящему. Рядом со мной человек, который стал своим за эти три дня. Мягкий, тёплый и вкусно пахнущий. И я начинаю его целовать, понимая, что первый шаг за мной – Вадим не станет на меня давить и что-то требовать.

Ещё большее единение, нежность, опасливость в прикосновениях. На время все мысли отступили и перестали давить неизбежностью. Где мы были с ним той ночью? Где-то немного не здесь – в параллельной, недолговечной, но созданной только для нас, реальности.

Утро накатило, придавив осознанием, что наше с Вадимом общее чудо не способно растворить все остальные, не столь чудесные, события жизни. Он ушёл на работу, я – в больницу за результатами.

С той секунды, когда у меня подкосились ноги, потекли слёзы и я поняла, что теперь я и остальной мир существуем в разных, лишь изредка пересекающихся реальностях, прошло пять дней. Мне пока не выдали никакой уточнённой информации по моему диагнозу. Возможно, сегодня вечером я получу более детальную расшифровку результата МРТ, возможно – завтра. Государственные медицинские учреждения живут в своём ритме. Биопсию возьмут через четыре дня. Её результаты будут готовы ещё позже. У меня подозревают опухоль кишечника, а значит, мне предстоит ещё много крайне неприятных и унизительных манипуляций.

Вот так обычный, среднестатистический человек становится храбрее киногероев, которые, забыв о себе, ползут ради спасения мира к Мордору. Нужно много мужества, чтобы продолжать жить , а не существовать, нутром осязая неизвестность. В теории, о непредсказуемости будущего знают все. Каждый хоть в раз в жизни говорил: «Понятно, что мне завтра кирпич на голову может упасть». Но никто в это по-настоящему не верит, никакая здоровая психика не допустит такого давления. Это слишком большая нагрузка. И… это свобода.

Про меня в детстве с уверенностью можно было сказать две вещи.

Во-первых, я искренне любила школу. Мне нравилось учиться, это было легко и очень увлекательно. Любила свою первую учительницу, своих одноклассников.

Во-вторых, со мной всегда было легко договориться. Даже слишком легко. Я доверчиво принимала правила любой игры, даже если они мне не нравились. Всем окружающим со мной было очень удобно. Особых проблем родителям я не доставляла: уроки делала сама, собиралась сама, поесть могла тоже сама. Правда, очень часто и тяжело болела. Но когда я была здорова и ходила в школу, мне, как и любому нормальному ребёнку, хотелось бегать, прыгать, играть и шумно радоваться жизни. Однако радовалась я только в рамках дозволенного.

Рамки играли важную роль в моей жизни. До шести лет я жила с бабушкой, и когда наконец-то родители забрали меня, они сразу дали понять, что на мне лежит груз ответственности.

«Они знают. Они всё знают».

Мама была известным стоматологом – ей удавалось лечить мягко и обходительно. Папа работал в местной администрации, и, как многие в девяностые, он верил, что демократия в нашей стране возможна. Мне изо дня в день повторяли: «Нас все знают. Прежде чем что-то сделать, подумай, что скажут о нас люди», «Так не поступают, люди не поймут», «Не испорть себе репутацию! Как потом людям в глаза смотреть будешь?»

Абстрактные «люди» очень быстро стали незримым, но вполне реальным членом нашей семьи и сложно искоренимой частью моего сознания. Мне навязали правила игры, и я согласилась играть по ним. Я верила своим маме и папе, верила, что это – незыблемая часть жизни; фундамент, без которого не будет её самой.

Но радость жизни, бурлящая во мне как газировка, однажды вырвалась наружу, сломала рамки…

На перемене было очень весело, громко и суматошно. Не помню, кто завизжал – действительно я или другие девчонки из класса. И вдруг всё тело замерло.

Слишком.

Громкий.