Александр Брейтман - Персона нон грата. Полная версия

Борис Самойлович Крутоног – школьный трудовик. Он умел многое: работать молотком и напильником, отвёрткой и ножовкой по металлу, чинить моторы и электропроводку, сбирать авиамодели и картинги. А ещё он был выдающимся педагогом. Однажды на урок труда в 7 или 8 классе, что проходил в слесарной мастерской, пришла вездесущая Маряковлевна, директор школы. Она в целях внешнего контроля учебного процесса пробыла не более 15 минут лишь на теоретической части, которая почти импровизационно возникла только в связи с присутствием директора (те, кто не отличался особым пристрастием к железякам и рукастостью, пилили и ошкуривали драчёвым шерхеблем вечную металлическую болванку). По окончании теоретической части Маряковлевна (директор должен знать всё!) задала лишь один вопрос: «Вот тут Борис Самойлович говорил биметаллы . А что это такое, почему би , а не ди , например?». Впервые прозвучавший в этих стенах вопрос такой сложности повис в изумлённом молчании.

Ответа не знал и сам Борис Самойлович.

Ну, это пример, что называется, из ряда вон. А вообще Борис Самойлович – шутник и балагур. Так во время очередного своего довольно путаного объяснения темы, он, желая выпутаться, перевёл стрелки на меня: «А ты, француз , чего не пишешь?». В обстановке неявного, но регулярного госантисемитизма, это было вполне себе шуткой. Но я то вам ни какая-нибудь там Спиноза , чтобы эдакие шутки терпеть, возьми да и скажи: «Такой же, Борис Самойлович, француз, как и вы». Шутки шутками, но, как-то даже и нешуточно выкручивая ворот моей рубахи и придавая всё более ускорения, Борис Самойлович повлёк меня в директорский кабинет. Подозреваю, его мучил вопрос: так кто же из нас двоих француз ? За отсутствием Маряковлевны, мы оказались в кабинете завуча – настоящего филолога и умницы. Что тут сделалось с крутоногим шутником и балагуром! Со стороны могло показаться, что человека неожиданно настиг эпилептичесий припадок. Его трясло и ломало от этой небывалой наглости ученика, которую он терпеть больше не намерен. Завуч, напротив, терпеливо (в её голосе слышались интонации любимых персонажей русской литературы) успокоила непонятого в своих лучших побуждениях педагога . Потом уже в разговоре с нанёсшей в школу очередной визит матушкой она поведала о тайне ранимой французской души трудовика, более всего озабоченного решением французского же вопроса.

Конечно же, прав был председатель Мао, однажды воскликнув: «Пусть расцветёт тысяча цветов!»

Голливудский «Спартак» 1960 года с Кирком Дугласом шёл у нас почти десятилетие спустя. Его смотрели все: и хорошие мальчики, ударники и отличники; и завзятые троечники, и, конечно, двоечники и прогульщики, составляющие, как правило, уличную свиту дворовых «королей», уже имевших за плечами, по меньшей мере, собственные сроки по «малолетке». «Королям» ещё предстояло сыграть важную роль в событиях, от которых они поначалу предпочитали держаться подальше. Кто же станет обращать внимание, как мелюзга начальных классов с деревянными игрушечными (кусок рейки с поперечиной) мечами снуёт во дворах, оглашая улицы победными воплями и плачем из-за содранных в кровь пальцев и набитых шишек? Затем к этим потешным боям присоединились пацаны постарше, чья подростковая агрессия искала выхода. Отряды дворовых спартаковцев возглавляли, обычно, те самые прогульщики-двоечники двумя-тремя годами старше остальных. И здесь сражения уже были нешуточные, двор на двор: и оружие поувесистей, и синяки и ссадины ощутимей. Родители насторожились. Но было поздно.

Дремлющие в каждом отдельном мужчине, и большом и малом, инстинкты завоевателя со всей неизбежностью пробудились для осуществления единых коллективных действий. Всё чаще в междворовые разборки вовлекались «бойцы» с суровым опытом уличных баталий, и, наконец, во главе отрядов, объединивших в «полки» целые уже улицы (Космическая, Юности, Калараша), встали, в промежутках между «ходками», те самые «короли», чьи имена ( кликухи ) произносились во дворах со страхом и уважением.

Отдельного упоминания заслуживают «спартаковцы» с Бурейской (их называли бурейские или бурея ) – улицы барачных старожилов в тесном кольце железобетонных монстров. Каждый микрорайоновский шкет знал, что к бурейским лучше не забредать – в них бушевала классовая ненависть обитателей трущоб к владельцам тёплых сортиров. Хорошо помню их уличные «полки», вооружённые уже не безобидными деревяшками, а длинными по 2—3 метра шестами, осуществляющие боевой манёвр под началом непререкаемых своих сюзеренов.

Были и «битвы», были и раненые, но был и дворовой кодекс: «до первой крови» и «лежачего не бьют». Сегодня, увы, эти уличные конвенции забыты, как забыты и другие, куда более важные принципы.

Ни я, ни мои друзья не стояли в первых рядах дворовых дружин. Но опыты уличных баталий не раз пригодились мне в моей не такой уж, увы, ровной и гладкой жизни. Надеюсь, больше не пригодятся.

В промежутке между начальной школой и, как тогда называли, неполным средним, я был закоренелый троечник. Мои родители (за что им отдельное спасибо) никогда не требовали отчёта по домашнему заданию. Это было очень кстати: сколько себя помню школьником, я никогда его не делал. Никогда не понимал, как решаются алгебраические задачи, чем тангенс отличается от котангенса, не говоря уже о монструозных секансе и косекансе. Я, например, до сих пор уверен, что валентность есть некое химическое соединение, специально созданное в застенках средневековой инквизиции для подноготных пыток.

Троечнику положено быть или олухом, или хулиганом. Я, по мнению педколлектива школы №71, скорее, был хулиганом. На моем счету были бесконечные урочные дискуссии за справедливость , заставляющие учителей забывать о педагогическом такте, самовольные оставления уроков, приводы к директору и т. п. Последней каплей в чаше с ядом оказалось огромное окно актового зала, разбитое мной на пике коллективного возмущения тех, кого не пустили на школьный вечер. То ли я пришел позже назначенного часа, то ли я оказался в окружении местных уркаганов?… Короче, нас не пустили, и мы пошли в обход с тыла, к пожарной лестнице. Но и она была предусмотрительно заблокирована. Вот тут-то и раздался клич: «Бей окна!» Кричали все обиженные, но орудием возмездия стал обломок кирпича, конечно же, случайно оказавшийся в моей руке. Огромная стеклина с нарастающим треском съехала по стене, а мы, что называется, рвали когти.

На следующее утро я вместе с родителями был любезно приглашен к директору. Какой-то юный пион э р таки успел выполнить свой долг перед Родиной: на директорском столе лежал кирпич – оружие пролетариата . Видимо, оно должно было стать последним гвоздём в крышку гроба моего неполного среднего. Директор школы, сухая старица, быстрая и стремительная, как зигзаг молнии, вынесла вердикт – в ПТУ. Мол, получит хорошую рабочую профессию, станет человеком. Может быть, так было бы и хорошо и правильно. Но моя матушка, видимо не смогла оценить по достоинству всей педагогической тонкости директорской мысли – в её глазах появились слёзы. В итоге было решено: оставить с испытательным сроком с переводом из «А» в «Б». Событие, которое было призвано лишь закалить во мне неистребимую девиантность, неожиданно круто (что я понял лишь годы спустя) изменило мою дальнейшую жизнь.