Евгений Сидоров - В ожидании полета

Она посмотрела по сторонам.

Есть такие эпизоды, такие главы книг, которые словно грешники приговорены к тяжкому позору, оставаться нелепым функционалом – растянуть время между событиями, ввести в действие персонажа, значимость которого скажется намного позже. Подобные эпизоды страдают под грузом своей собственной вторичности, они обретаются в самых далеких и пыльных частях библиотек. Писатели, пишущие их, испытывают к ним презрение, читатели лениво перелистывают, в надежде поскорее перейти к чему-то более важному. Как горько становится за подобные главы, ведь вы, писатели тоже вкладывали в них какие-то силы, тратили минуты и часы своей жизни на написание их. А затем…с ненавистью смотрите на то, что получилось, но по какой-то причине не в силах исключить их из своей книги, так и оставляя в подвешенном состоянии. Будьте милостивы к ним, и возможно откроете в них то, что в них и не закладывалось. Тем более, что подчас, легкий намек отсвечивает из них прямо в будущее, которое еще нельзя и представить, но ведь оно обязательно будет. А ведь некоторые и к жизни своей…к самим себе…как Полина. Недостойная внимания? За что я себя мучаю…хватит, сосредоточься.

– Развитие мореплавания помогало обжиться человеку с этим миром, раздвигало его границы. Осваивая что-то, мы становимся словно хозяевами этого. Сначала было завоевано побережье Африки, потом проход в Индию, потом Америка. Тем временем, сейчас, наблюдается обратная тенденция – завоевывают нас, Африка, Америка. Все также.

Полина внимательно посмотрела на преподавателя, но он явно не шутил. Значит он это всерьез.

– Нет, вы не подумайте, я не противник миграции. Это естественный процесс, который продолжается постоянно. Весь вопрос в культуре – чтобы она не вытеснила нашу, ведь Вы надеюсь не готовы слушать рэп с Ближнего Востока. Среди вас таких нет. Если есть – поднимите руки. Ой да не бойтесь. Все будет в порядке, – Полина посмотрела на Константина Евгеньевича. Симпатичный, умный. Можно ли дать волю глупым мыслям? Нет, конечно – нет. Ни за что.

А Константин Евгеньевич продолжал расписывать. То ли про открытие Австралии, то ли про что-то еще.

Вдруг он вытащил телефон из кармана:

– Оп…на пять минут вас задержал. Ну ничего. Вопросы на семинар пришлю старосте. Отпишетесь в течении суток.

Полина собрала сумку, оглянулась на Константина Евгеньевича и только тут заметила, что в аудиторию пытается зайти другой преподаватель, как она знала, друг Константина Евгеньевича.

– Как глупо, как глупо. – О чем я, собственно, думаю? Нет начала, нет конца. Обычно так и бывает. Из пространства видимого в пространство длящейся мысли. Темпоральное преобразование. Вот эта ветвь, усеянная порожденными ею листьями, листьями, напитанными ее соками. Из утробы матери в утробу жизни, из утробы жизни в утробу земли. Потеря соков, разложение. Я подношу к губам. Волнами накатывает в мою глотку. Ааа. Покашливающий после долгой речи. Слова, вытекающие и напитанные соками моего существа. Обмениваю их на деньги. Так нет конца? О, шутка злого мудреца! Но иногда конец, некий рубеж, все же свершается и это так странно и непонятно, как будто ты касаешься запретного плода и все кружится, и утягивает тебя, и мы словно заглядываем за кулисы некоего представления, которое мы смотрели, но знать слишком много о нем были не должны. Ворона вылетела из кустов. Как-каррона. Не испытав, не понимаешь. Складирование опыта как разноцветье на подоконнике. И сей цветок, печальный, облетевший… Цвета и лица смешиваются, – Я ничего не понимаю, как так вышло? – Все походит на причудливую, глупую шутку. Шутку зримого – ведь губы его двигались! И он сказал… Шутка слышимого – ведь губы его модулировались в звуки. Да, там, после голосов – в четыре руки взятый аккорд, а затем ультразвук. Я читал новости сегодня…о! Когда один человек совершает нечто, потом передумывает, но оказывается, что уже слишком поздно что-то изменить. Листья, пребывающие зелеными, листья, пребывающие желтыми, а что между ними? Неразличимая вариация экспрессивной палитры. Мои мысли скакали вперед-назад, туда-сюда. Я пытался сконцентрироваться, но не мог. Вселенская скорбь и праздник козла. Бубенчик на шее. И когда ты умираешь… его не снимают. Когда сумма наших грехов становится невыносимой, мы выбираем кого-то и делаем из него козла отпущения. Я нелогичен в скорби своей. А скорбь моя нелогична в этом насмешливом жонглирование, цель которого потешить себя. Праздник траура? Язык антиподов? О, да – это я крадущийся по жизни и крадущий для смерти. С иронической ноткой. Ах, да – тот несчастный козлик. В прямом смысле слова, я имею ввиду. Мы верим, что жертвенное животное заберет на себя все дерьмо, что мы сумели натворить.

– Тук-тук-тук, сказал кузнечик. Пук-пук-пук, сказал говнюк, – продекламировал я. Что это? И в такой момент. Мне так их жаль. Это так печально. Словно читаешь историю убийства дочери Сеяна. Умирающие и теряющие девство свое. Одновременно бессмысленно и ужасно до тошноты. И потом приходит грусть. Кто-то уходит, кто-то остается стоять в одиночестве. И черные полотна. Раньше ткань крепили на зеркала. Я шел по склону вниз. Ничего особенного. Всего-лишь пытаюсь добраться до остановки автобуса, что идет до моего дома без пересадки. Но это…как же так? Может я мог как-то помочь, что-то изменить. Почему он хранил свои мысли в себе? Потому что мысли рождаются вместе с выходом воздуха из ротовой полости? А все что внутри это песня, которую напевает себе всякий кретин? Или все наоборот? Я мог его отговорить, мог повлиять и тогда этого бы не было. Как легко мы прыгаем от одной позиции к другой. Не в том смысле, когда говорят: «Встань на колени, дорогая». А что-то более существенное. Что-то определяющее. Я задумался еще глубже. Глубже? Я это сказал сам себе? Это так чертовски печально. Еще полгода назад, тогда в марте, когда я, как дурак, пытался сохранить отношения с Леной…Боже зачем мне это было нужно? Ну да, так трудно не иметь перед собой объект влюбленности, даже самой легкой, настолько легкой, что ее фактически и нет. Объект. Но объект лишь потому, что по ту сторону такой же субъект. И дело совсем не в фрикциях, а в голосе, что говорит тебе – «да, ты, да». Какие стройные ножки, у той девы рыжевласой с первого курса. И, конечно, конечно же, Яна. Так, о чем я? Так вот – в марте мы ходили в бар – я и она и они – Николай и Марина. И все казалось таким милым, дружелюбным. Два старых козла, не очень старых – совсем не старых… и две их студентки – бывшая и настоящая. Не знаю, был ли счастлив я… Едва ли. А, Николай… возможно. Кто знает? Кто знает, что творится в чужой душе и жизни. Мы замечаем только проявленность этого вовне. Вокруг тьма и лишь пятно от фонаря. О чем я, ох черт. Зеленые – пока, но ненадолго, деревья маячили передо мной, склон вел меня вниз. Что фиксирует наше сознание? Вот дерево, вот другое, а вот листья на земле, еще не желтые, но дайте срок. Словно картинка, набросанная несколькими умелыми мазками, все сплеталось в единое целое – особенно если расфокусировать зрение. Сфокусируйся и что ты получишь? Вместо цельной картины, отображающей реальность, лишь набор отдельных предметов, а так красиво сейчас вокруг. И тут я с ужасом подумал – а имеет ли право существовать такая красота после такого ужасного события? Имеет ли право хоть что-то казаться нам прекрасным, когда мир предоставляет нам образцы жуткой, кровавой несправедливости? По-моему, нет. Но разве это не особенность нашего способа восприятия мира – мы остаемся собой, с радостью, увлечениями, надеждами на счастье, даже тогда, когда вокруг такая боль.