Валерий Рыженко - Мистическое нечто

– А узнал просто. – Борода с левого плеча перескочила на правое. – Прокурор и начальник полиции надрались в бусугарне и разболтали.

«Врёт. Вчера бусугарня была закрыта. Архиповна болела».

Михаил Иванович дёрнулся к двери.

– Да что Вы так волнуетесь. Вчера бусугарня была закрыта, но они говорили об этом два дня назад.

Михаил Ивановича хотел успокоиться, но последовала новая атака.

– А что Вы с прокурором и начальником полиции в письме Министерству предлагали. Запретить читать такие сказки, как «Дюймовочка». «Малыш и Карлсон». Это же шедевры. «Малыш и Карлсон» особенно хорош, но вы написали: сказка отрицает традиционные семейные ценности, формирует неуважению к родителям. Воткнули «Приключения Тома Сойера и Гекельберри Финна». Они, по вашему мнению внушают детям мысли о бродяжничестве, а сказка про «Колобка» содержит элементы физического насилия. Это Ваш интеллект Михаил Иванович. Он разваливает интеллектуальные ценности. Вернее, разваливает сознание. Разве Вы не достойны хворостины. Ну, чем плох Карлсон, – насел мужик. – Такой симпатичный. Вы только представьте.

Осадчему показалось, что мужик сузился, снизился, на спине появился пропеллер.

– А мучительница, какая прекрасная дама, – не отставал мужик. – Вы же любите дам? Любите. Я знаю, у Вас имеются одна мучительница, которая не отзывается на Ваши позывы, и Вы всячески стараетесь изгнать её из школы.

А это откуда?

Шум пропеллеров затих. Карлсон исчез. Вместо него появился Колобок. И, наконец, Том Сойер и Гекельберри Финн с сучковатыми палками.

Михаил Иванович затряс головой, чтобы выбить видения, особенно пугали Том Сойер и Гекельберри Фини.

– Скажите им, чтоб они убрали палки, – заорал он.

– Это кому Вы кричите? Кроме Вас и меня в кабинете никого нет. От страха у Вас галлюцинации. Осмотритесь.

Осадчий осмотрелся. Мужик был прав.

– Я вызову полицию, – вскинулся он и броситься к телефону.

Телефон исчез.

– А полиция уже тут.

Осадчий резко повернулся на голос. Перед ним стоял знакомый полицейский: младший лейтенант Афанасий Митрофанович Трутень, держа руки за спиной.

– Это ты, Афанасий? – усиленно протирая пальцами глаза, спросил он. – А как ты здесь оказался?

– Я полчаса стою тут, вызываю Вас на разговор, а Вы бормочите и в сторону смотрите.

– А где мужик с бородой? – Спохватился Михаил Иванович и завертел головой. – Он сейчас со мной говорил.

– Не было никакого мужика. Это Вам показалось.

Михаил Иванович вытер с лица лившийся потоком пот, и хотел облегчённо вздохнуть, но его упредил Трутень.

– Красивая пряжа у Вас на столе. Моей бы жене такую. Она мастерица по вязанию.

– Какая ещё пряжа, – буркнул Осадчий. – У меня не прядут, а учатся. – Он зацепил взглядом стол и обомлел.

На столе лежала не пряжа, а борода. Да, да. Та самая, которую таскал мужик. Выходит, что мужик здесь был. Если бы не был, то и бороды не было. Ох, как плохо было Михаилу Ивановичу. Собрав остатки сил, он выплеснул.

– Может быть, это кто-то из учителей мне принёс для моей жены? Она тоже вяжет. Но, – снова спохватился он, – это же не пряжа. Это борода.

– Хорошая борода для деда Мороза, – сказал Трутень – Кто-то из преподавателей притащил.

– Возможно. – Осадчий повеселел, а потом насторожился. – Ты зачем пришёл ко мне?

– По приказу.

– Какой ещё приказ?

– Да вот. Раздевайтесь.

– Ты не предлагай это дело, – взвился Михаил Иванович. – Ты что свихнулся? В школе?

– Тут другое. Понимаете, мне приказали прокурор и начальник полиции. Трёпку им задали сверху. Вмешались не в своё дело. Им порядком в посёлке нужно заниматься, а не сказки критиковать. А приказ лёгкий. Плёвый. – Афанасий вытащил руки из – за спины. Хворостина. – Отпороть мне сказали Вас.

Михаил Иванович передёрнул плечами.

– И мужик хотел меня отпороть, а не отпорол, – как бы с сожалением промолвил он. – А ты за что хочешь меня пороть?

– Вы подставили и прокурора, и начальника полиции своим согласованием с ними письма.

– А! – приходя в себя, злобно забормотал Михаил Иванович. – Теперь всё ясно. Я всё понял. Всё понял. Это они подослали мне того мужика, чтобы потрепать нервы. И намёк дали. Бороду прислали. Такие бороды в тюрьмах выращивают. Хворостиной грозят. Деньги хотят из меня вытянуть. У, подлецы. Ты только не говорим им, что я так о них, – застрочил он. – У сволочи. Ты только не говори им, что я так о них.

Пошло, поехало.

– Слушай Афанасий. – Михаил Иванович схватил его за руку. Что за чёрт. У этого руки тоже ледяные. Тепло не чувствуется. Это смутило Ивановича, но ненадолго. Быть поротым ему вовсе не хотелось. – Я тебе денег дам. Только убери хворостину.

– Я честный полицейский.

– Да, какой ты честный. Дерёшь с автомобилистов.

– А пусть не ездят, а ходят.

Трутень наклонился к Осадчему и зашептал на ухо.

– Денег дадите, возьму, но приказ выполню. Они Ваше место проверять будут. Мне нельзя отступать.

– Я твоих детей двоечниками сделаю, – выбросил последний аргумент Осадчий.

– Они за границей учатся, – Трутень улыбнулся. – Разве Вы дотянется до Лондона.

Осадчий почувствовал, как в его голову бурно хлынула темень, закачала и потащила на пол.

Очнувшись, он внимательно осмотрел кабинет: чисто, светло, уютно, никакой бороды, работал настольный вентилятор, телефон был на месте. Иванович поверил бы, что спал, но поверить было невозможно, так как все его попытки усесться в кресло вызывали адскую боль. Вначале он подумал, что дело в кресле, но кресло было мягким, словно перина, набитая пухом. Он закрыл дверь, снял со стены зеркало. Оно не лгало. Сомнений не было. Его отпороли.

– Ну, сволочи, – процедил Иванович. – Только кровью, только кровью смою обиду. Я им отомщу. Знаю, как это сделать.

Он около часа пролежал на животе на кушетке, потом, закрыв кабинет, направился в бусугарню, в которой, заглотнув приличный объём пива, предложил мужикам спеть «Эх, ты, барыня, сударыня моя».

Абдула и идеи Фантомаса

Петрович ещё бы простоял возле школы. Воспоминаний было много, но в ушах зашептали: что стоишь. Шагай. Порядок будем наводить в посёлке.

– Точно слуховые галлюцинации, – сказал он. – А может какое – то инопланетное, невидимое существо прицепилось. Сейчас много о них говорят.

Отойдя от школы, Петрович через пару минут оказался возле клуба из крепкого серого камня. Строили его после войны, когда жили хатка к хатке. Гуртом. Весело, Шумно. Плакаты. Знамёна. Пионеры. Комсомольцы. Духовой оркестр. Песня. «Утро красит нежным светом…». Скрипели телеги, груженные камнем. Тарахтела единственная полуторка. Поправляли жизнь, оставшуюся после пекла войны. Мастерили, плотничали, столярничали, токарили, фрезеровали… Бурлила, кипела вдохновенным потоком жизнь. Поднимали обгоревший посёлок с колен и не требовали благодарности, похвалы, считали самой большой благодарностью и похвалой жизнь. Отдыхать умели. Ездили в балки с гармошками, баянами. Пели. Танцевали, выбивали из себя воспоминания о войне. Не хвалились, кто, да где и как воевал, а по – мужицки и по – бабьему толковали, как строить новую жизнь. Набирал посёлок силу добрую и работящую. Исчезали страх, отчаяние… Где разваленное и сгоревшее было, выстраивали дома, магазины. Где земля окопами была перерыта, засаживали парком с сиренью, строили беседки. Не отлынивали ни мужики, ни бабы и ребятишек приучали. На помощь они не тянули. Зато сколько радости и веселья рассыпали. А сейчас одичали. Друг на друге ездят. Потеряли общность. Каждый для себя.