Array Сборник - Назад в СССР

На третьи сутки – ночью – прибываем на железнодорожный полустанок с единственным фонарём, сиротливо, со скрипом раскачивающимся на столбе от порывов ветра. Сквозь процарапанную на заиндевевшем вагонном стекле дырочку читаем: «Жангизтобе». Похоже, мы уже в Казахстане. Вдоль железнодорожного полотна выстроились с работающими двигателями и включёнными фарами десятка два армейских бортовых автомобилей-вездеходов ГАЗ-66, в просторечии – «шиши ́га». Из встречающих – лишь несколько младших офицеров, вылезших из тёплого «газика». Без оркестра. И больше ни души! Выгружаемся, буквально вываливаемся из спёртой вагонной духоты, жадно вдыхая свежий морозный воздух, прочищая лёгкие. Носы прихватывает сухой трескучий морозец. По-волчьи завывая, метёт снежная позёмка. Впору и нам, задрав головы, завыть на луну. Унылое впечатление от встречи немного скрашивают, внося оживление в толпу, шуточки типа «Мама, я хочу домой!» да папиросы с сигаретами.

Короткий перекур окончен. Наша группа строится и после переклички рассаживается по машинам на холодных откидных скамейках под выцветшими брезентовыми тентами. Оставшиеся в эшелоне едут дальше – на юг, а мы трогаемся в путь в другом направлении – на восток. Едем долго – всю ночь – по заснеженной степи. В полудрёме трясёмся по раздолбанной грунтовой дороге, подпрыгивая на колдобинах, болтаемся в кузове, хватаясь друг за друга и за борта. В степи – ни огонька! Впрессованные плечами друг в друга, как оловянные солдатики, послушно раскачиваемся из стороны в сторону, дублируя зигзаги пути. Что нас ждёт впереди – не ведаем. Но сильно уж не унываем: к резким поворотам судьбы, к лишениям и отсутствию комфорта в свои восемнадцать лет давно привычны, не в тепличных условиях росли – как говорится, все удобства во дворе. Да и вовсе не судьба нас, а мы её выбираем! Уральцы, сибиряки – ребята крепкие, выносливые, надёжные, многие из семей потомственных казаков, издревле поставленных тут на службу в острогах или сосланных во времена расказачивания, раскулачивания и иных кампаний, а также потомки тульских мастеровых, согнанных при Петре на Демидовские заводы. Отцы и деды – народ степенный, спокойный, но если обидеть, спуску не дадут, запросто могут и вдарить. Брехать безнаказанно у обидчиков не получится! Для нас подраться – праздник, разумеется, без злобы, до первой крови, как было заведено в старину на кулачных боях. Уральский говорок незамысловатый, скупой, экономит на гласных и на эмоциях, слова у народа не дёшевы – климат не тот, не курортный. У мастерового люда жизнь тяжёлая, ко всему нужно приложить не слово, а руку да смекалку. Впрочем, крепкое слово иногда тоже помогает. Стало быть, едем, подбадривая друг друга на нашем привычном «уральском» диалекте смачными анекдотами да прибаутками.

Под утро, преодолев триста пятьдесят километров и почти упёршись в границу с Китаем, прибываем в конечный пункт следования – город Зайсан, о котором я тебе уже рассказал. Первым делом с дороги нас ведут в баню. Какое блаженство – окунуться с мороза в горячий пар, похлестать друг друга вениками, смыть с себя гражданскую дорожную грязь, отмокнуть, отогреться! На выходе из помывочной, протирая глаза, толкаясь и переглядываясь, останавливаемся в недоумении и малость в испуге, наблюдая следующую жуткую картину: наш долговязый старшина в длинных чёрных казённых трусах, сапогах на босу ногу и накинутом на голое тело брезентовом фартуке стоит с топором в руке посреди раздевалки перед большим деревянным чурбаном, как палач возле плахи, и размашисто рубит на нём наши гражданские вещи – телогрейки, штаны, рубахи – всё, что не вошло в посылки, отправляемые нашим родителям. Грубо, безжалостно, по-живому обрубает пуповину, последние швартовы, ещё соединяющие нас с прошлой жизнью, чтобы ни у кого не осталось в башке соблазна туда вернуться. У него, видать, ничего не пропадает – всё идёт на ветошь в гараж автобронетехники. Хозяйственный мужик! А для каждого из нас на скамейках уже приготовлено новенькое обмундирование: защитного цвета гимнастёрка с зелёными петлицами, брюки-галифе с завязками внизу, широкий ремень с латунной бляхой, комплект зимнего и летнего нательного белья, два вафельных полотенца, зимние и летние портянки, солдатские рукавицы, котелок, вещмешок; перед скамейками ровными рядами стоят кирзовые сапоги, на вешалках висят шинели с такими же, как на гимнастёрках, зелёными петлицами; над ними на полках лежат серые цигейковые шапки с жёлтыми кокардами и зелёные фуражки с тёмно-синими околышами. Полагается ещё и парадная форма, которую мы получим позже, через полгода, по окончании «учебки». Вот это да! Не верится: неужели всё это наше? Осторожно трогаем вещи, рассматриваем. Не торопясь, как инопланетяне, привыкающие к своей новой одежде, одеваемся, и только после этого начинаем понимать, что отныне мы – пограничники, и всё теперь будет по-другому, наша прежняя беспечная, беззаботная, бестолковая жизнь осталась где-то там, на «гражданке», по ту сторону привычных представлений, безвозвратно растворилась в прошлом, а новая – суровая, упорядоченная – начнётся с чистого листа и будет расписана на два года вперёд.

Знать бы тогда, что для некоторых из нас Провидением уже было уготовано иное расписание!..

Наше подразделение именуется учебная застава, коротко – учебка. В длинной приземистой казарме в два яруса стоят кровати и тумбочки, вдоль стены – шкафы с оружием, подсумками для магазинов с патронами, сапёрными лопатками, касками и противогазами. Над входной дверью – большая красная тревожная лампа, мигающая по команде «Тревога!». В противоположной от входа стене – ещё две двери: в каптёрку старшины заставы и в пропахшую крепким стоялым по́том сушилку с валенками и овчинными полушубками. Сержанты, командиры отделений, показали каждому его кровать и тумбочку, куда мы сложили привезённые с собой мыло, зубную, одёжную и обувную щётки, кружку, ложку, бритву, почтовые конверты, остатки дорожной еды и прочее личное имущество, половину из которого после придирчивого осмотра старшина приказал выбросить, проворчав: «Не положено. Чего не хватит – купите с получки в солдатском ларьке». А «получка» (жалованье, денежное довольствие) у рядового богатая! Аж целых три рубля плюс восемьдесят копеек на сигареты в месяц. Поневоле закуришь!

Звучит команда «Стройся!» Всё. Воинская служба началась.

Шло время, которое мы с Борисом не замечали, осваивая азы пограничной службы: следопытство, виды пограничных нарядов, порядок следования в наряде, ориентирование на местности, способы маскировки, техническое оборудование пограничной полосы, всевозможные ухищрения нарушителей, чем отличается делимитация госграницы от её демаркации, международное положение и многие другие важные вещи, которые обязан знать пограничник. Кроме того, стреляли из разных видов оружия, вслепую его разбирали и собирали, бегали, прыгали, отжимались, подтягивались на перекладинах, поднимали штанги и гири, овладевали приёмами рукопашного боя, боксёрскими перчатками расплющивали друг другу носы на импровизированном ринге, от хронического недосыпа клевали носом на политзанятиях, несли службу в карауле, драили полы в казармах, безропотно чистили в наряде картошку на кухне (куда, впрочем, многие из «учебки» первое время старались попасть с голодухи: порции в солдатской столовой казались уж больно маленькими, и «хлеборезы» пользовались особым уважением). А вот такие дисциплины, как тактическая и строевая, поначалу вызывали у нас вопросы. Зачем погранцу строевая подготовка? Ведь пограничники в наряде, рассуждали мы, не ходят строевым шагом. А тактика, казалось нам, нужна только воинским частям Минобороны, но не погранвойскам, подчинявшимся КГБ. Не лучше обстояло дело и с отданием чести: не понимали, зачем её нужно обязательно кому-то отдавать рукой под козырёк при встрече с такими же военными, если она, Честь, всегда при нас и нам самим пригодится?! Термин какой-то неудачный и даже обидный для нормальных мужиков! Казалось, чего проще: обменялся рукопожатием или махнул рукой издалека, бросил при встрече «Здравия желаю!», а при прощании, как у офицеров, кивнул головой «Честь имею!» – и шагай себе дальше с честью и достоинством.