Татьяна Коршунова - Земля святого Николая

– И не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго-о, – пропел молодой дьякон.

«И не введи нас во искушение», – повторили губы Евдокии. Но что за тропарь читали? О чём?

– Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородице, надеющиися на Тя да не погибнем…

Лишь звук голоса, буква за буквой. «Господи, прости! Что я на исповеди скажу? Что этот человек мешает мне молиться?»

После отпуста во время проповеди отца Иллариона граф оказался за её плечом:

– Покажите мне могилу вашего дедушки.

Евдокия приложилась к Кресту после маменьки и, не оглядываясь, вышла из храма.

Утро было прохладное и туманное, моросил мелкий дождь. Лес вдали утопал в мутной мгле. Арсений Будрейский шёл за нею по сельскому кладбищу и всматривался в одинокие могилы. Её ноги ступали по высокой траве, подол с зубчатыми оборками смахивал росу с папоротников. На деревянных крестах сидели вороны и каркали, взлетая. Рядом со стенами храма покоились князья, бывшие владельцы ближних деревень под резными каменными надгробьями. Евдокия прошла мимо них по узкой тропинке, кутаясь в гранитово-зелёное велюровое манто. И остановилась у белого памятника. Спиной к графу.

Её рука без перчатки стёрла капли дождя с холодного мрамора, как слёзы со щеки младенца.

Из церкви доносились благодарственные молитвы. Арсений смотрел на памятник: под этой громадиной покоился тот, чей портрет висел в его гостиной.

– Невозможно смириться, когда Бог призывает к себе наших родных, – тихо произнёс он. – Но теперь наш долг – чтить на земле их память…

Евдокия повернулась: серые, как влажное небо, глаза с причёсанными к вискам ресницами смотрели на неё. Ещё час тому назад перед Праздничной иконой в храме они блестели и светились, словно северное солнце, – а сейчас умиротворённо молчали, как лесная топь.

– Вы правы. И моя сестра живёт этим. Но я… Ольга сильная, а я слабая.

– Кто же вам это сказал?

– Папенька говорит… Все так думают. Все думают, что потому я не справлюсь здесь… и должна жить в Петербурге…

С чего вдруг она заговорила об этом с ним? Ведь никто никогда не понимал. А он? О чём-то думали эти глубокие («необыкновенные!») глаза… «Девочка, совсем маленькая девочка, с наивно поднятыми чёрными бровками».

– Когда-то у меня было имение в Лифляндской губернии, – сказал Арсений. – Я не думал тогда, что переезд в Петербург будет моей ошибкой. Когда я это понял, вернуться обратно было невозможно. И Провидение привело меня сюда… Поверьте мне: не стоит выбирать заведомо ложный путь, каких бы благ он ни сулил.

– Но не всегда выбор пути за нами. Дедушка умер, будучи уверенным, что… Вы видели яблоню под окном де… под окном хозяйской спальни? Дедушка посадил её сам. А гвоздику в траве в саду? Её семена дедушка ещё в прошлом веке из Турции привёз. В каждом уголке Первина – душа дедушки. Он так хотел, чтобы мы…

Евдокия замолчала и отвернулась. Кисленькие яблочки с дедушкиной яблони к столу ей уже не поднесут…

Прихожане покидали храм, за чугунной оградой кладбища родители и Ольга ждали у экипажа.

– Вы можете приходить в Первино, когда захотите, – сказал Арсений. – Дом вашего дедушки всегда открыт для вас.

Не поднимая глаз, Евдокия поспешно поблагодарила его и пошла к воротам. Отец не любил опаздывать на воскресный завтрак.

***

1-го июля в знойный полдень Превернинские пили чай в саду за круглым столом, накрытым белой льняной скатертью. Бланжевый сюртук главы семейства отдыхал на спинке берёзового стула. Фёдор Николаевич щурился: лучи, как сок из лимона, брызгали в глаза меж листьев. Девиц спасали соломенные шляпки с газовыми лентами и тонкий шёлк белых платьев, рыжую моську – высунутый язык и тень полосатого подола Марии Аркадьевны.

Десертные ложки черпали мёд и варенье, ягодный сироп блестел на кусках пирога. Из фарфоровых чашек поднимался пар. И под плеск мятных струек из самовара, под писк птенцов в зелени клёнов и яблонь, под собственное неумолкаемое щебетание, с дерева на дерево порхали мухоловки.

Трава зашумела от военного шага – и серебро зелёного мундира блеснуло из-за яблони. Фёдор Николаевич оглянулся на каменную дорожку:

– Князь Сергей Павлович! Милости просим!

Дрёмин убрал с пояса шпагу, подвинул свободный стул и сел рядом с Евдокией.

– Прошу вас, mon ami, – изящная рука княгини с золотым браслетом подала ему наполненную чашку на блюдце.

– Что Владимир не приехал с вами? – спросил Фёдор Николаевич.

– Мы с Владимиром Фёдоровичем благополучно доехали до Петербурга, а после я не имел чести с ним свидеться.

– Угощайтесь, прошу вас. Смородина наша сладкая, – Мария Аркадьевна подвинула к гостю самую большую фарфоровую вазу на столе: с переплетёнными буквами «Ф» и «М» . Подарок на день её венчания с Фёдором Николаевичем.

Дрёмин взял двумя пальцами черешок и взглянул на Евдокию. Она молчала, глядя в свою чашку.

За чайной беседой он присматривался к ней. Острые уголки глаз делали её взгляд то радостным, если она улыбалась, то печальным, а когда она поднимала чёрные брови – становилась похожей на испуганную белочку. Как полагается жениху, следовало пригласить её прогуляться по саду. Познакомиться en tête-à-tête 11 11 наедине (фр.) . Дрёмин ждал ответа в её взгляде: желает ли она этого. Но Евдокия смотрела на самовар, на вазу, на скатерть – лишь бы не на него. «Смущена, – думал кавалергард. – У этой девушки будто три лица, и каждому из них веришь. Она правдиво улыбается, печалится, боится. Где в ней настоящее?»

– Папенька, – Ольга поводила глазами, взглянула из-под ресниц, улыбнулась. – Если Евдокия выйдет замуж – стало быть, она последнее лето с нами. Скоро мои именины. Не могли бы мы устроить праздник? Я так мечтаю о бале…

Ну? Смог бы Фёдор Николаевич отказать своему продолжению, своей копии – как он полагал; отражению своего рода в цвете глаз и детским ямочкам на румяных, как у всех Превернинских, щеках? Да ещё и при госте из Петербурга, где всякий аристократ сквозь пальцы смотрит на долги.

– Если вы пожелаете дать бал, – вмешался Дрёмин, – я готов сделать подарок для Ольги Фёдоровны – пригласить музыкантов.

«Глупышка провинциальная, – подумал он тогда. – Какая будущность ей тут уготована, в захолустье? Пусть бедняжка порадуется хоть разок в жизни…»

Ягодные губы Ольги раскрылись в улыбке. Фёдор Николаевич двинул бровями:

– Ну, что ж… Бал так бал.

– Благодарю вас, папá! – она погладила руку отца, подняла ласковые глаза. – И вас, Сергей Павлович.

***

На следующий день, когда Ольга в кабинете отца составляла список приглашённых на свои именины, приехал из Петербурга Владимир. Вошёл в кабинет по-кошачьи, уже без фрака. Заглянул в её записи.