Анна Галанжина - С тобой и без тебя…

– Мне узнать… Тошнит часто, да и временные не пришли.

– Ты девка или баба? С мужиком спала?

– Спала.

Бабка Настя усмехнулась.

– И тошнить будет, как без этого. Что в положении, я и так вижу, вон вокруг губ обвод коричневый, первый признак, что понесла. Ещё скажу: девкой ходишь. Срок два-три месяца? Что ж, с мужиком спишь, а не помнишь, когда было?

Видя, что ничего не добиться, приказала:

– Разоблачайся, на полати полезай. Погляжу, потом решать будем. Да оставь банку, чего вцепилась…

Дальнейшее Таня вспоминала с содроганием. Было стыдно и страшно, когда бабка заскорузлыми пальцами влезала в неё, давила живот. Слёзы катились непроизвольно, но она боялась шевельнуться. Ей, казалось, вот сейчас, ещё чуть-чуть и она не выдержит, пнёт ногой старуху, заорёт … Но не пнула, не закричала…

– Надо было раньше приходить, я драть тебя боюсь, ты не рожавшая, вдруг деток потом не будет, всю жизнь проклинать меня станешь. Жалко тебя дуру, и в тюрьму не хочется. Но если обдумаешь, приходи…

Всхлипывая, с дрожащими коленями Таня сползла с полатей, одёрнула рубашку, натянула юбку.

– Будя скулить, будто не знала, чем кончится. Яшкин или Колькин?

– Колькин.

– Яшку заарканила б, а не Кольку.

За околицей Татьяна прислонилась к старой вербе, плакала долго и надрывно. Ей было жаль себя, свою закончившуюся молодость. Было противно, что кто-то лазил внутри, казалось, что-то гадкое и мерзкое осталось в ней навечно. Она не знала, что сказать матери, понимая, какое горе принесёт ей своим неразумным поступком. Перед сестрой стыдно, что связалась с её бывшим женихом. Она окоченела от холода, стыда и отчаяния.

«Может, вернуться, разжалобить. Денег посулить». Двинулась обратно и дошла почти до хатки. Свет в окне не горел. К горлу снова подступила тошнота. Присела на пенёк, распахнула ворот фуфайки. Со стороны села послышались голоса. Татьяна вскочила, прижалась к стволу вербы.

Появились двое, мужчина и женщина. Они спорили, мужчина подсвечивал под ноги фонариком, женщина, всхлипывая, плелась сзади. По голосам Таня узнала отца и бабку Маньки.

Не уж-то Манька скинула?

Они забарабанили в окно, долго уговаривали бабку Настю пойти с ними: у Мани начались схватки, а медички дома не оказалось.

«Вот и конец, – прошептала Таня, – решилось само собой. Вишь, Маня рожает, все бегают, беспокоятся. У них будет долгожданный ребёночек. Яша от счастья совсем забудет про Татьяну. А её ребеночек не нужен никому. Господи, что я творю! Чем я хуже Маньки? Почему я должна лишать жизни младенца, если отец от него и не отказывался? Из-за человека, который предал, я должна совершить безумство? Пусть Колька узнает, что у него будет ребёнок. Уеду, буду жить, как барыня, с красивыми руками, купаться в ванной. Не уж то не смогу полюбить Кольку? Всем докажу, что могу быть счастливой и богатой…»

Она снова заплакала, размазывая по лицу слёзы.

…Домой пришла поздно, окоченевшая от холода, страха и переживаний. Юркнув под одеяло на топчан, провалилась в сон, как в бездну. Снились младенцы с оторванными ручками и ножками, страшная старая ведьма с беззубым ртом, которая с хохотом плясала вокруг неё, пытаясь палкой попасть ей между ног. Она пронзительно закричала и проснулась.

– Чего ж ты так кричишь! – мать стояла над ней с кружкой воды.

Татьяна больше не сомкнула глаз. К утру знала, что никуда не пойдёт. Ни через день, ни через неделю. Будет рожать, даже если от неё откажутся все на свете.

Зима легла в одну ночь. Утром проснулись – на дворе белым-бело. В сказочном убранстве деревья казались нереальными. От снега стало светло и радостно на сердце. Морозец продержался до обеда. Сквозь рваные облака проглянуло солнце, достигая лучами земли. С верхушек деревьев и электрических проводов посыпался снег. На улицу высыпала детвора, с шумом и гамом лепила снежки, бросала друг в друга.

К Новому году резали поросят. Надя тоже собралась резать кабанчика. Единственная возможность обменять в городе мясо на кое-что из одежды и утвари. Она попросила у старшего сына Юрасихи помощи. Гаврила кое-как справился, помучив животное.

Разобрали внутренности, нажарили печёнки с салом, накормили Гаврилу. А сами с Юрасихой уселись в натопленной горнице за столом.

– Раньше до Рождества постовали, теперь, когда хочешь – режь да ешь. Фёдоровна, помянем кабанчика. С Танькой новые сапоги справите, рейтузы.

Юрасиха опрокинула рюмку. Заела аппетитно пахнущёй печёнкой с жареным луком, хрустящим, кислым до оскомины огурцом.

– Ты так и поишь младенца самогоном?

– Что ты, Фёдоровна! Это только по праздникам! Ничего ему не будет, поспит побольше. Вырастет всё одно водку жрать станет…

Надюша покачала головой.

– Хоть убей – она своё… К весне народу в селе прибавится, баб много на сносях. Работают мужики – молодцы. Откуда силы берутся.

– Тут, подруженька, сила не при чём, – плюнул и готово…

– Ну и потешница! – захохотала Надя.

– Давай лучше споём нашу любимую…

И они затянули «По диким степям Забайкалья» …

Долго сидели, вспоминая молодость, родных и знакомых, горюя о несбывшемся, строя планы на будущее. Их дружба с детских лет была испытана. Окрепла в годы войны, помогая выстоять и не сломиться. И сейчас держала на плаву, не давая пасть духом.

Нет лучшего лекарства для женщины, чем беседа с любимой подругой. Она выслушает и поддержит просто потому, что тебе плохо, а не потому, права ты или нет, плоха или хороша. И прибежит в любое время, бросив неотложные дела. Поругает тех, на кого ты сегодня в обиде, похвалит тех, к кому ты сегодня была добра. Подруга – доктор, мать, сестра и советчик в одном лице. И не надо мудрёных психотерапевтов, – подругам бы побольше времени да место, где они могли бы поплакаться друг другу в жилетку. Им просто повезло найти друг друга в этой запутанной жизни.

…Татьяна свернулась калачиком на маленькой горячей лежанке. Её трясло, как в лихорадке.

– Только бы не заболеть, – она натянула на себя ещё одно одеяло. – Мать напугаю.

Она не поехала в больницу, как ни уговаривала её медичка. Хорошая баба, добрая, не сплетница. Единственная, кто, кажется, её жалеет. Остальные ждут как бы уколоть, будто у них что-то украла.

По селу праздновали Святки. И хотя эти праздники начальством не приветствовались, народ любил их и праздновал. Ходили ряженые, сеяли-веяли-засевали, славили коляду. Молодёжь подпирала брёвнами ворота, таская их от соседа к соседу, пугала баб из-за угла масками, вывернутыми на изнанок тулупами. Веселились. Приняла было участие в игрищах и Таня, но досужие девки расстроили до слез, пришлось уйти. Особо старалась Верка Мухина. Ей то что за дело? «Думают, я продолжаю с Яшкой встречаться, и что дитя от него. Маньку им жалко, а меня не жалко, когда она Яшу увела. Пусть спасибо говорит, что не зову – прибежит как миленький. Только не нужно это мне: раз предал и другой предаст».