Александр Кондратьев - Одинокая женщина не желает знакомиться

© Александр Кондратьев, 2020

© Комикс Паблишер, 2020

11010000 10010010 100000 11010001 10000001 11010001 10000010 11010001 10000000 11010000 10110000 11010000 10111101 11010000 10110101 100000 11010000 10011101 11010000 10111000 11010000 10111010 11010000 10111110 11010000 10110011 11010000 10110100 11010000 10110101

Надя никогда не была так счастлива.

Раньше она часто использовала это слово – «никогда». «Я никогда больше не буду есть эту кашу», «Никогда не говори мне об этом», «Ты меня никогда не увидишь». Но со временем «никогда» съежилось и уточнило свое значение на временной шкале. Прежнее «никогда» тянулось от настоящего момента и терялось где-то в прошлом («Я никогда не делала этого»), а потом распространилось на плюс бесконечность («Я никогда этого не сделаю»). Очень скоро «никогда» сжалось до короткого временного отрезка между сегодняшним днем и очередным нарушением данного себе слова. Так длилось до тех пор, пока все вокруг не изменилось, пока «никогда» не обрело вновь самое широкое значение.

Первое предложение этого текста означает, что Надя не была такой счастливой, как сейчас, ни секунды в прошлом. И она была уверена, что останется счастливой до самой смерти, то есть никогда не будет несчастлива.

Счастье – слово, которое тоже требует уточнения. В разных жизненных ситуациях Надя называла счастьем разные вещи. Когда-то счастье – это быть сытой, иногда – влюбленной, всегда – худой. Некоторые подруги говорили о счастье материнства, но Надя его до сих пор не познала и не познает впредь; в прошлом она к этому не стремилась, а теперь поздно. Со временем пришло понимание, что быть счастливой значит чувствовать себя комфортно в настоящем моменте. Эта простая мысль объединяла все предыдущие: быть сытой, влюбленной, худой можно только здесь и сейчас, а не в прошлом, потому что оно прошло, или в будущем, потому что оно еще не наступило. Не быть в разладе с собой, ничего не бояться, уверенно делать следующий шаг – это и значит жить без забот. Это и есть счастье.

Теперь, когда людей вокруг не осталось, опустевшая земля превратилась в страну Никогда (или, как иногда называла ее Надя, отбросив навязшие в зубах правила, страну Никогду). У Нади наготове были еще несколько названий: Нетландия, Неверленд (как в сказке про Питера Пена) или Никогде (как у Нила Геймана). Здесь больше ничего никогда не случится. На детской площадке никогда не раздастся детский смех, по парку за ручку не пройдут влюбленные, ни один старичок не присядет отдохнуть на лавке. Такие ассоциации навевало местопребывание: Надя сидела на траве в большом городском парке, прислонившись спиной к широкому старому дубу. Шла бы она по автомобильной дороге, протискиваясь между навсегда заснувшими машинами, думала бы о том, что никто никогда больше не заскучает в пробке, не прольет кофе на переднее сиденье, не займется любовью на заднем.

Удивительно, как быстро природа забирает свое, если ей никто не противостоит. Не прошло и пяти лет с тех пор, как люди исчезли, а все асфальтовые дорожки в парке растрескались; сквозь них проросла трава. Редкие постройки, бывшие кафешки, сувенирные киоски и пункты проката всего на свете утопали в зелени, обвитые гибкими стеблями и засыпанные листьями. Казалось, эти зданьица, никому не нужные, стоят здесь уже несколько сотен лет; их неестественно прямые углы обтесались и стерлись под натиском пышной растительности. Пришли животные: если раньше встретить белку в парке считалось большой удачей, то теперь с полдюжины белок деловито скакали туда-сюда в высокой траве и по деревьям. Со всех сторон на все лады трещали птицы. А какой повсюду воцарился запах!.. Никогда в этом пыльном городе не было такого запаха. Он напоминал Наде о Париже, о ее первой поездке туда. Впечатления Надя привезла с собой сумбурные: Эйфелева башня, ночные огни, Триумфальная арка, толкотня на Елисейских полях, крохотный гостиничный номер. Она была в поездке с человеком, которого разлюбила, и мысли спотыкались об это, впечатления портились, но никакой разлад, вообще ничего не могло избыть этот незабываемый парижский запах: сладкий запах весны, цветущих деревьев, свободы и предвкушения чего-то лучшего. Могла она подумать, что этот запах придет в ее родной город? И вот это случилось. Если для этого планете необходимо было стряхнуть с себя человечество, такая ли это высокая цена? Интересно, подумала Надя, как там Париж? Что стало с Эйфелевой башней? Превратилась в большущий насест для голубей? Стоит ли еще Нотр-Дамм, в котором Гюго видел букву H, первую литеру своей фамилии, обещание будущей славы, или без поддерживающей руки человека и Бога старик-храм обвалился под собственной тяжестью? А ведь можно было бы однажды дойти до Парижа, подумала Надя. В прошлый свой Великий Поход на Запад она прошла мимо. Удивительно, насколько за это время изменились ее представления о собственных возможностях. Люди любили все очерчивать, ограничивать, загонять себя и других в рамки, а теперь никаких рамок, границ, занавесов нет, иди куда хочешь. А ведь когда-то она думала о такой прогулке как о чем-то невозможном, о чем-то, что никогда не случится. Она была человеком, поэтому очертила себе рамки, развесила занавески, разложила вокруг свои личные «никогда».

В этом парке она гуляла со своими родителями. С бабушкой и дедушкой. Со своим парнем, нелепой школьной любовью. Она ела сахарную вату, весь рот был липким, а мальчишка лез целоваться, и ей было стыдно. Она гуляла тут со своим мужем. Они говорили о будущем, и она знала, что все сложится иначе, и он, муж, тоже это знал. Она гуляла тут со своим любовником, и минуты тянулись бессмысленно долго, она хотела скорее оказаться в его квартире неподалеку, чтобы все скорее началось и скорее кончилось; ей было стыдно и вместе с тем упоительно. Она гуляла здесь со своей подругой, и та была ей больше, чем подруга, и в то же время совсем не играла в ее жизни никакой роли; это был странный период, о котором она время от времени вспоминает с улыбкой; наверное, Мона Лиза вспоминала что-то подобное, поэтому так улыбалась. Она гуляла бы здесь со своими детьми, если бы они у нее были, и с собакой, которую она хотела завести, но теперь собак не нужно выгуливать, они во множестве выгуливали себя сами; когда все живут в клетках, сам загоняешь себя в клетку и привязываешь все (и себя) веревками, просто чтобы показать: это мое, а это твое, – как на наглядной схеме, где ты – это точка в центре, а от тебя в разные стороны отходят линии.

Каждое «никогда» в стране Никогде было мило и дорого Надиному сердцу. Перед тем, как все случилось, она немного запуталась: в себе, в других, в жизни. А потом – раз! – гордиев узел ее проблем развязался сам собой.