Саша Карасёва - Пряничный домик детства

Петя подошел к дивану, и запах чужой постели показался таким знакомым, как будто это он сам недавно покинул ее. Он зарылся в одеяло, и больше никогда в жизни он не пережил такого ощущения уюта. Он отчего-то подумал, что покидает все это, и что больше никогда не вернется в свои хрупкие хоромы зыбких желаний, а будет жить по чужим книгам и чужим словам. Петя понял, как ускользает он него эта весна, сирень и так и не прочувствованное до конца детство. Рядом с диванчиком стоял чем-то плотно набитый пластиковый пакет с надписью “Marrakech”. Петя залез в него и вытащил сначала учебник по вокалу, «Театр» Сомерсета Моэма и «Алису в стране чудес» Льюиса Кэрола на английском. Еще там был диск The Doors с Джимом Моррисоном на обложке, и Петя сразу вспомнил, кого же ему напоминал Кролик. Кусты зашуршали, и на прогалину вылез Петин знакомый: с копной кудрявых темно-каштановых волос, в обтягивающих джинсах и с пластиковым пакетом в руке.

– Я был уверен, что ты вернешься, – сказал он, протягивая руку Пете. – Федор.

– Петр, – пожал тот руку в ответ. – Это твое? – кивнул он на пакет.

– Да. Готовлюсь к поступлению в Гнесинку. У меня талант, – ответил Федор, достал из пакета бутылку водки и разлил ее по пластиковым стаканчикам.

– А если не поступишь? – Петю удивил такой уверенный тон, как будто тот знал наверняка.

– Поступлю, – Федя сел на диван рядом с Петей и протянул ему водку. – Я на самом деле знаю, что должно произойти. В какой-то мере мне это мешает. Никакой новизны впечатлений, понимаешь? Жизнь с эффектом дежа-вю.

Петя не мог этого понять, громко выдохнул через плечо и залпом выпил свою водку. В его возрасте было не принято закусывать, а водку пить приходилось: кто-то его научил, что если посильнее выдохнуть, то удастся избежать рвотных спазмов. Федор протянул ему пачку сигарет, и Петя с жадностью закурил. Теперь, когда в желудке разлилось тепло, а табачный дым заглушал все воспоминания о водке, окружающее окончательно стало утрачивать свою реальность. Золотистый дым струился на этой призрачной прогалине, ветви сирени скрыли этот мир навсегда, и рядом сидел молодой мужчина, красивее которого Петя не видал. Конечно же, он понимал, что пить водку со странным молодым человеком при таких странных обстоятельствах – это как раз то, чего либо никогда не делают, либо потом никому не рассказывают.

– Ты здесь живешь? – спросил Петя и разлил еще водки.

– Иногда. Раньше здесь жили другие люди, и мне пришлось их убить, – спокойно ответил Федя и допил водку из своего стаканчика. – Это их диван, кстати.

– Удобный, – ответил Петя и на выдохе проглотил свою водку. Его влекло к сидящему рядом Федору как к прекрасной вещи. Вблизи он мог рассмотреть его причудливый красивый рот, но не было во всем его облике и намека на женственность. И снова он словно во сне стал проваливаться в бесконечную нору… Может быть, он действительно уже это видел раньше… Петя вплотную придвинулся к этим удивительным губам. Федор повернулся к Пете, оказавшись в каких-то паре сантиметров от него. Задержавшись на секунду, словно давая время повернуть назад, если передумает, он скользнул вдоль Петиной шеи, и от его дыхания каждый волосок встал дыбом на молодом волчьем загривке. Лишая сознания и сил на Петю обрушились весна, жаркий ветер Марокко, запах мяты и апельсиновый воды. Он стянул футболку, и Федор зубами схватил его загривок: как два нежных щенка, они боролись на грани игры и убийства, не в состоянии рассчитать свои силы. Петр словно впервые увидел свое тело со стороны, и ему захотелось войти в него, чтобы ощутить его еще полнее. У него вдруг возникло отчетливое воспоминание, как в глубоком детстве он пробовал ранить себя, чтобы за порогом боли испытать наслаждение. И сейчас он испытывал те же ощущения, только усиленные во много раз. Его двойник дразнил его, раня и удушая своей нежностью, которую мог испытывать только мужчина. Он лишился сил и был опутан весь этой слабостью, словно шелковым коконом.

Уже пахло предрассветной сыростью, они лежали на старом чужом диване, и Петя, уткнувшись в Федин затылок, пытался навсегда запомнить запах его волос. Федор курил, и с трудом сдерживал слезы, потому что уже знал, что всё это ненадолго.

Петя отложил поездку и еще месяц, пока длились вступительные экзамены, прожил в общаге вместе с Федором. Когда он осенью вернулся из Франции, то уже не нашёл его, а со временем стал меньше тосковать по нему.

Как-то Петя увидел Федора по телевизору: он стал знаменитостью, его снимали на яхте, и жаркий ветер играл в его волосах.

Москва, 2009 г.

Когда-то родители Вари были полны веселой жизненной энергии. Они въехали в собственную однокомнатную квартиру и с любовью и заботой ее обустроили, с молодой самонадеянностью полагая, что это всего лишь первая ступенька к их будущему неизбежному благополучию, и что роскошный особняк уже ждет их. Время шло, и чтобы создать уют подрастающей дочке на этих временных пятнадцати метрах, Варины родители отгородили ей небольшой уголок за шкафом. Девочка жила там, как котенок, которому хозяева оборудовали под домик картонную коробку из-под обуви, застелив ее чистыми тряпочками и ватой. За шкафом было темно, и поэтому Варя, когда была совсем маленькой, боялась спать там, но потом привыкла и стала забиваться туда, как в норку. Может быть от того, что узкое пространство давило, или от постоянной темноты и нехватки солнечного света, но Варя росла и развивалась медленно, как какой-нибудь хилый картофельный росточек, пробивающийся в полной слепоте из погреба. Даже внешность у девочки была бледно-мучнистая, рыхлая, лишенная крепкой налитой свежести детства. Движения были тупыми и вялыми, словно маленький подслеповатый зверек выполз на свет из своего подземного убежища.

В четырнадцать лет Варя все еще жила за шкафом: этот мир был узок и знаком ей, а в темноте ее глаза начинали светиться, и острый ночной слух улавливал малейшие шорохи и всхлипы. И хотя днем она была похожа на белую подслеповатую саламандру, а со стороны казалось, что ум ее ленив и неповоротлив, но ночью Варины мысли лихорадочно метались, анализируя все события и слова, случившиеся за день, улавливая тончайшие оттенки речи и выражения лиц. Радостное возбуждение родителей уже много лет назад сменилось угрюмой обреченностью, и Варя остро слышала потрескивание сухой и безжизненной атмосферы их дома.

После девятого класса Варя забрала школьный аттестат и поступила в кулинарный колледж. Днем она ходила на лекции, а ночами устроилась подрабатывать в ларек с хот-догами у метро. Теперь ее пульс бился с ритмом ночного города, а глаза запоминали мельчайшие детали жизни сумерек. В начале ее смены, часов в восемь вечера, торговля шла еще вполне сносно, и основными покупателями были припозднившиеся офисные работники: в голубых или розовых рубашках, с кожаными портфелями, в клетчатых шарфах и темно-серых пальто до колена. Варя замечала их потертые и почерневшие к вечеру воротнички и манжеты, ощущала прокисший запах подтеков пота и усталости – с металлическим привкусом. У них были начищенные ботинки, но они обычно брали хот-доги без майонеза и горчицы и торопливо поедали их на ходу, чтобы хоть как-то сбить накопившийся за день голод. Когда эта волна спадала, примерно к девяти–десяти вечера появлялись новые клиенты: веселые, накрашенные и наряженные девочки с мальчиками, слегка подвыпившие и подкурившие, с легким ароматом алкоголя и табака, разрумянившиеся и раскрасневшиеся от предвкушения вечера. Они были одеты небрежно, но это только прибавляло им шика. Заказывали сосиски с острой горчицей и солеными огурчиками и ели их здесь же, у киоска, закуривая и запивая алкогольными коктейлями. Девочки хихикали и выглядели красиво и стильно, а Варя изо всех сил завидовала их смелости быть такими классными и свободными. Она наклонялась за деньгами и вдыхала запах их дешевеньких духов, вперемешку с юной кожей и низкопробным алкоголем превращавшийся в аромат детского порока с оттенками ванили и корицы, невинный и привлекательный. Девочки с мальчиками жадно пили, ели и курили, и больше не возвращались. Варя после этого много раз видела уже других девочек, но после четырех часов утра, самого мертвого часа: они брели мимо ее киоска, иногда заказывали сосиску в булке, но глаза их были черны и безжизненны, в подтеках теней и туши, губы алели на бледных лицах, и весь свежий запах детства пропадал выветривался из них. Варя брала из протянутых ладоней мелочь и ощущала их пергаментную шероховатость и пустоту. После одиннадцати ночи поток клиентов был робок и непредсказуем, с привкусом роскоши, затхлости, нищеты и дороги. Девочка все больше читала и дремала, пока резкий стук в окошко не будил ее.